Грек Зорба - Никос Казандзакис Страница 17

Большая радость - побывать в доме критского крестьянина. Вас окружает патриархальный быт: очаг, керосиновая лампа, глиняные кувшины вдоль стены, стол, несколько стульев, слева от входа, в углублении стены кувшин с холодной водой. С балок свисают связки айвы, гранатов и ароматных трав: шалфея, перечной мяты, розмарина и тимьяна.

В глубине комнаты деревянные ступеньки ведут на антресоли, где находится постель, немного выше - святые иконы с постоянно зажжённой лампадой. На первый взгляд дом покажется вам пустым, тем не менее, здесь есть всё необходимое, ибо человек, в сущности, нуждается в немногом.

День стоял великолепный, мягко грело осеннее солнце. Мы сидели в садике перед домом, в тени усыпанного плодами оливкового дерева. Сквозь серебристую листву, в отдалении сверкало море, спокойное, как бы застывшее. Легкие облака, проплывавшие над нами, то открывали, то застилали солнце; похоже, что это дышала земля.

В глубине сада, за маленькой загородкой, оглушая нас, визжали кастрированные поросята, носился запах жарившихся на углях семенников.

Мы говорили на извечные для этих краёв темы: о зерне, виноградниках, дожде. Нам приходилось кричать - почтенный старец плохо слышал (у него, как он сказал, были очень гордые уши). Жизнь этого старого Критянина была спокойной и благополучной, как у дерева, укрытого от ветров в лощине. Родившись, он продолжил род, потом он сам возмужал и женился, у него были дети и внуки. Многие умерли, но оставшиеся обеспечили смену поколений.

Старый критянин вспоминал прежние времена, турецкую пору, вспомнил речи своего отца, чудеса, случавшиеся в те годы, ибо люди были доверчивы и богобоязненны.

- Послушайте, вот я, говорящий сейчас с вами, я, дядюшка Анагности, сам родился благодаря чуду. Да, да, чуду. Если я вам расскажу, как это произошло, вы будете изумлены: «Милосердный Боже!» и поставите в монастыре девы Марии свечу. Он перекрестился и начал рассказ мягким размеренным голосом:

- В то время в нашем селе жила богатая турчанка, чёрт бы её побрал! Однажды она, проклятая, забеременела, и уже подходило время ей родить. Её положили, и она ревела, словно тёлка, три дня и три ночи, но ребёнок никак не выходил. Тогда её подружка, чёрт бы её тоже побрал! посоветовала: «Цафер Ханум, зови на помощь Мать Мейре!». Матерью Мейре турки называли деву Марию. «Позвать её? - проревела эта сука Цафер. - Да я лучше сдохну!» Однако боли были сильные.

Прошли ещё сутки. Она никак не могла разродиться и продолжала стонать. Что делать? Больше невозможно было переносить боль. Тогда она стала звать: «Мать Мейре! Мать Мейре!» Но сколько она не кричала, боль её не отпускала, ребёнок не появлялся. «Она не слышит тебя, - сказала ей тогда подружка, - она не знает турецкого языка. Зови её христианским именем». - «Дева Мария! - вопит тогда эта сука. - Дева Мария!» Однако боль усиливалась, чёрт её возьми. «Ты её зовешь не так, как надо, Цафер Ханум, - продолжала подружка, - только поэтому она не приходит». Тогда эта сука некрещённая, чувствуя свою погибель, как заорёт: «Богородица!» И разом появился ребёнок, выскользнув, как угорь, из её чрева.

Это произошло в воскресенье, а в следующее воскресенье пришёл черёд рожать моей матери. Ей тоже было очень плохо, бедняжке, она кричала от боли, призывала Богородицу, но избавление не приходило.

Мой отец сидел на земле посреди двора, он так страдал, что не мог ни пить, ни есть и злился на Богородицу.

«Глядите-ка, в прошлый раз, не успела эта сука Цафер её позвать, как она сломя голову помчалась её спасать. Теперь же…» На четвёртый день мой отец не выдержал и, недолго думая, взяв свою трость, отправился в монастырь девы Марии. Да поможет она нам! Войдя в монастырскую церковь, даже не перекрестившись (настолько велик был его гнев), он закрыл дверь на щеколду и остановился перед иконой: «Скажи, пожалуйста, Богородица, - закричал он. - Моя жена Марулия, ты её знаешь, она каждую субботу по вечерам приносит масло и зажигает лампады, моя жена Марулия уже трое суток страдает от боли и призывает тебя на помощь, видать, ты её не слышишь? Наверное, ты оглохла, если не слышишь её. Конечно, была бы это какая-нибудь сука вроде Цафер, одна из этих грязных турчанок, ты бы сломя голову прибежала ей на помощь. Но к призывам моей жены, христианки, ты глуха, ты не слышишь её! Ну, что ж, не была бы ты Богородицей, я бы тебе вломил для острастки вот этой дубиной, которую ты видишь!»

После чего, даже не поклонившись, он повернулся и пошёл к выходу. И в ту же самую минуту икона заскрежетала, да так сильно, словно она раскалывалась. Все иконы так скрежещут, когда происходит чудо, если вы этого не знали, запомните, пожалуйста. Мой отец это тотчас понял и, опустившись на колени, перекрестился: «Я согрешил, дева Мария, - воскликнул он, - и пусть всё, что я говорил, не идёт в счёт».

Едва он вернулся в деревню, как ему сообщили радостную весть: «Поздравляем тебя, Костанди, твоя жена родила мальчика». Это был я, старый Анагности. Но я родился тугим на ухо. Мой отец, как вы теперь знаете, богохульствовал, обозвав глухой деву Марию. «Ах, вон что, - должно быть сказала дева Мария. - Я сделаю так, что твой сын родится глухим, это, надеюсь, отучит тебя богохульствовать!»

И дядюшка Анагности перекрестился.

- Но это ещё пустяки, - сказал он, - она могла сделать меня слепым или кретином, горбуном или же, наконец, да спасёт меня Бог! девчонкой. Так что моя глухота пустяки, и я преклоняю колени перед её милостью!

Он наполнил стаканы.

- Да поможет она нам! - сказал старик, поднимая свой.

- За твоё здоровье, дядюшка Анагности, я желаю тебе прожить сто лет и увидеть своих праправнуков!

Старик отпил на треть своё вино и вытер усы.

- Нет, сынок, - сказал он, - достаточно. Я знаю своих внуков, и с меня этого хватит. Нельзя просить слишком много. Мой час пробил. Я уже старик, друзья, силы мои ушли, я больше ничего не могу, в том числе и плодить детей, а на что мне такая жизнь?

Дядюшка снова наполнил стаканы, вынул из-за пояса орехи, сушёный инжир, завёрнутый в листья лавра, и разделил их с нами.

- Всё, что у меня было, я отдал своим детям, - сказал он. - Мы очень нуждались, очень, но это моя последняя забота. Бог велик!

- Бог велик, дядюшка Анагности, - крикнул Зорба на ухо старику, - Бог велик… а мы, мы ничтожны!

Почтенный старец нахмурил брови.

- Постойте-ка, не обращайтесь с ним так жестоко, друзья, - сказал он сурово, - не грубите ему! Он тоже рассчитывает на нас, бедняга!

В эту минуту молчаливая кроткая мамаша Анагности внесла на деревянном блюде поросячьи семенники и большой медный кувшин, наполненный вином. Всё это она поставила на стол и осталась стоять, скрестив руки и опустив глаза.

Я испытывал отвращение к этой закуске, но, с другой стороны, мне было стыдно отказаться. Зорба украдкой посмотрел на меня, хитро улыбаясь.

- Это самое изысканное мясо, хозяин, - заверил он меня, - не брезгуй.

Старый Анагности усмехнулся: