Безголовые - Жан Грегор Страница 17

— Привет, Конс!

— Здравствуй, Грин-Вуд, прости, не узнал тебя… — сказал Конс, и слова его невольно прозвучали как насмешка.

— И не мудрено… Позволь тебе представить мою новую голову…

— Очень приятно, — пробормотал Конс, не уверенный в том, что Грин-Вуд шутит…

— Значит, ты решился на операцию… — продолжил молодой служащий.

— Да, в прошлую субботу, все прошло замечательно, врачам понадобился всего час… Смотри, я могу открывать и закрывать глаза…

И Грин-Вуд тут же продемонстрировал, как ловко он это делает. Его глаза медленно закрылись, затем снова открылись. Конс подумал, что Грин-Вуду есть еще над чем поработать, но, как бы то ни было, поздравил начальника со столь значительными достижениями. В ответ Грин-Вуд признался, что тема протезирования дает ему прекрасную возможность говорить о чем-то, помимо работы, позволяя выглядеть человечнее.

Молодой директор выбрал себе «мозговой» протез, то есть такой, в котором специальные электронные схемы обеспечивали соединение протеза с нервными окончаниями шеи. Это был самый дорогой и самый совершенный среди всех головных протезов: в шее находились микрочипы с программным управлением, которые Грин-Вуд мог менять по своему усмотрению. Ни в коем случае не стоило путать «мозговой» протез с протезом «черепным», ведь в последнем использовались гидравлические механизмы, отчего движения рта и глаз получались у людей убыстренными и прерывистыми. Конс сообразил, что «черепные» протезы предназначались для людей со средним достатком. Едва какой-нибудь товар выбрасывают на рынок, сразу же появляются различные его виды для разных социальных классов.

Беседа с Грин-Вудом стала для Конса кульминацией его впечатлений последних дней, и без того похожих на сновидения. Говорить о голове как о товаре, обсуждать цену на нее и особенности ее устройства — было в этом какое-то сумасшествие. Но гораздо сильнее самой темы разговора Конса поразило лицо Грин-Вуда: он просто не мог от него оторваться. Несмотря на безупречность черт и чистоту кожи, воссозданной идеально (ни черных точек, ни прыщей!), несмотря на прекрасную стрижку, отсутствие перхоти и все те детали, что могли бы придать этому лицу человеческий вид, оно ужасало: взгляд у Грин-Вуда был леденящий. Конечно, начальник Конса, не упускавший из виду мелочей, украсил уголки глаз маленькими морщинками, которые подчеркивали его улыбку и говорили о неизменной доброжелательности, но он не мог постоянно смотреть прямо на Конса. Иногда глаза Грин-Вуда глядели куда-то мимо собеседника, и это придавало ему вид человека, который всегда думает о своем и не слушает того, о чем ему говорят, человека, который не следит за разговором. Кроме того, движение губ Грин-Вуда, тоже великолепно обрисованных, не всегда совпадало с ритмом его речи: разговаривая, он напоминал персонаж плохо дублированного телесериала. Чаще всего его губы начинали двигаться уже после того, как первые слова были произнесены. И что бы он ни говорил, движение его челюстей не воспроизводило тонкостей артикуляции. Рот лишь открывался и медленно закрывался: ну, вы видите, все работает, разве не это главное? Когда снова наступала тишина, губы Грин-Вуда послушно возвращались в первоначальную позицию, складываясь в легкую улыбку. Конс не верил своим глазам. Молодой директор отдела продаж, полагаясь на свой вкус, выбрал для себя самую лучшую голову. Он стал блондином, со светлыми глазами, энергичным подбородком и широким лбом — знак большого ума, — кроме того, он установил программу, благодаря которой на его лице всегда сияла улыбка. Когда он спал, он улыбался. Когда он вставал утром, он улыбался. Когда шел в туалет, тоже улыбался. Можно было бы оскорблять его, плевать ему в лицо, он по-прежнему сохранял бы на лице улыбку.

Новая голова директора отдела продаж имела большой успех. В течение всего дня разговоры с Грин-Вудом то и дело прерывались восклицаниями: «Нет, но ваша голова… Она просто замечательная».

Именно в это напряженное время администрация компании установила в вестибюле, в глубине комнаты служащих, огромный шкаф. Валаки положил туда несколько больших подушек и маленький радиоприемник. Утром Валаки, как и все, шел пить кофе. Потом, когда в отделе требовался его совет, он приходил на помощь тому или иному служащему. Но дальше ему было абсолютно нечего делать, и он куда-то исчезал. Впрочем, все знали куда: ему было не всегда удобно закрывать изнутри двери огромного шкафа, и иногда Валаки просил кого-нибудь оказать ему маленькую услугу. Изредка по утрам, когда ненадолго смолкали звонки факсов и телефонов, сквозь двери шкафа до служащих доносились звуки радио. Валаки выбирал не музыкальные передачи — это выглядело бы несерьезно, — он предпочитал выпуски новостей. Таким образом он мог притворяться, что на нем по-прежнему лежит определенная ответственность и любые изменения касаются и его. Во второй половине дня радио уже не звучало, и когда служащие торгового отдела около четырех часов замечали, что их бывший начальник выбирается из шкафа, всем становилось понятно: Валаки там спал, переваривая обильный обед, который съел в столовой.

Никто не отреагировал на поведение Валаки. Все-таки это был особый случай, поскольку речь шла о бывшем начальнике отдела. Быть может, там наверху решили, что его любезность и преданность компании заслуживают какого-то вознаграждения. Во всяком случае, именно так считал он сам.

Так что теперь, когда служащие проходили мимо шкафа, они не без зависти думали о Валаки. Они представляли себе, как он лежит, свернувшись калачиком, посреди подушек и успокаивающего глаза и душу полумрака.

19

День начался для Конса неважно. Накануне он смог заснуть только к трем часам ночи, но не прошло и двух часов, как лай собаки из квартиры этажом ниже его разбудил. Конс встал и пошел в туалет.

За окном стеной лил дождь: на улице в такую погоду вмиг промокнешь с ног до головы. Конс подумал о том, что зонта у него нет, а машину он вчера поставил слишком далеко от дома. Конечно же, снова заснуть ему не удалось. Уже утром, собираясь бриться, Конс заметил, что накануне выбросил последнее лезвие. Встав на колени, он принялся рыться в мусорной корзине.

В свою очередь, Беби Джен в эту ночь спала не лучше. Уже несколько недель роман с Консом действовал ей на нервы. Поведение Конса и его постепенная деградация никак не позволяли осуществить их планы совместной жизни. Конс сильно изменился. Из молодого, решительного, горячего, но и весьма чувствительного парня, которым он был, Конс превратился в человека, полного сомнений и меланхолии. Однако не это больше всего волновало Беби Джен. Способность мужчины сомневаться в ее глазах выглядела почти достоинством. Однако Консу неуверенность шла плохо, она приводила его в состояние озлобленности и тоски: как следствие, молодой человек терял и свой шарм, и свою энергию. Кроме того, надо было признать, что Конс оказался не готов к непредвиденным ситуациям. Он всегда рассчитывал только на лучшее: прекрасный дом, большая семья, собака; казалось, что его нынешняя однокомнатная квартира, да еще этот беспрерывный дождь, который преследовал его даже под крышей — черепица протекала, и Конс спасался тем, что подставлял под капли тазы, — все это угнетало его. Таков уж был его характер: иметь или все, или ничего. Вид молодого человека в его квартирке возбуждал Беби Джен все меньше и меньше. Он ничего там не прибирал; ведь он привык, что сначала мама, а потом Таня делали это за него. Видеть его опрятным в течение рабочего дня было удивительно для Беби Джен, которая прекрасно знала, в каких условиях он живет. Из-за бардака у него дома вкупе с вечно встревоженным и слишком требовательным выражением его лица безголовая женщина стала отдаляться от своего возлюбленного.