Есть, молиться, любить - Элизабет Гилберт Страница 17

О да! Ты — магнит, а я — сталь! Ты — грубая кожа, я — нежноекружево…

Правда, Джованни так меня и не поцеловал.

Второго близнеца, Дарио, я вижу редко, хотя он проводитмного времени с Софи. Софи — моя лучшая подруга из академии, и я не удивляюсь,что Дарио хочется все время быть с ней, — любому на его месте хотелось бытого же. Софи из Швеции, ей еще нет тридцати, и она такая хорошенькая, чтовпору насадить ее на крючок и использовать как приманку для парней всех национальностейи возрастов. Софи взяла четырехмесячный отпуск к ужасу родных и изумлениюколлег оставив хорошую работу в шведском банке, — и все лишь потому, чтомечтала отправиться в Рим и выучить чудесный итальянский язык Каждый день послезанятий мы с Софи садимся на берегу Тибра с мороженым и делаем уроки. Хотя насамом деле то, чем мы занимаемся, трудно назвать уроками. Скорее, мы совершаемритуал совместного поклонения итальянской речи — почти священнодействие — иделимся новыми познаниями. Скажем, на днях мы узнали, что ип'атiса stretta означает«близкий друг». Но дословно stretta значит «обтягивающий» — как обтягивающаяодежда. Выходит, в итальянском близкий друг — это тот человек который совсемрядом, как одежда, плотно прилегающая к коже. Именно таким другом стала мнемалышка Софи.

Сначала мне нравилось думать, что мы с Софи как сестры. Нооднажды мы ехали на такси, и водитель спросил: это ваша дочка? Ну знаете ли —ведь она всего на семь лет моложе! Мой мозг тут же перешел в режим перегрузки,пытаясь перевернуть смысл его слов. (К примеру, я подумала: может, римскийтаксист не очень хорошо говорит по-итальянски и на самом деле хотел спросить,не сестры ли мы?) Но, конечно, это было не так Он сказал «дочка», имея в виду именнодочку. Ну что тут скажешь? За последние годы в моей жизни было всякое.Наверное, после развода я и впрямь выгляжу изможденной старухой. Но как поетсяв старой техасской кантри-песенке, «весь наколками покрыт, по судам затаскан иизбит, но пока еще живой, вот стою перед тобой».

Благодаря своей подруге Анне, художнице из Америки, котораяжила в Риме несколько лет назад, я подружилась с семейной парой — Марией,американкой, и Джулио, родом из Южной Италии. Он кинорежиссер, она работает вмеждународной сельскохозяйственной компании. Джулио не слишком хорошо говоритпо-английски, зато Мария тараторит по-итальянски будь здоров (а еще по-китайскии по-французски, и при этом ни капли ни задается). Джулио хочет выучитьанглийский — он даже спросил, нельзя ли нам с ним организовать еще один тандеми практиковаться в разговорной речи. Возможно, вы недоумеваете: почему егожена-американка не может научить его родному языку? Потому что они муж и жена,и, когда один пытается учить другого, дело заканчивается ссорой. Поэтому мы сДжулио теперь обедаем вместе два раза в неделю и одновременно занимаемся, он —английским, я — итальянским: отличная договоренность для двух людей, несвязанных семейными узами и потому неспособных вызвать друг у другараздражение.

У Джулио и Марии прекрасная квартира. На мой взгляд, самымвпечатляющим элементом дизайна в ней является стена, которую Мария как-тоисписала гневными проклятиями в адрес Джулио (при помощи толстого черногомаркера). Они поссорились, а, поскольку «он кричит громче меня», ей захотелосьдонести смысл своих возражений другим способом.

Мария невероятно сексуальна, и необузданные граффити настене это лишь подтверждают. Хотя Джулио говорит, что исписанная стена,напротив, говорит о ее сдержанности, ведь ругательства на ней по-итальянски, аитальянский для Марии — чужой язык, и она должна подумать, прежде чем подобратьправильные слова. Если бы Мария действительно пришла в ярость, говорит Джулио,то исписала бы стену по-английски, но, будучи насквозь правильнойангло-протестанткой, она никогда по-настоящему не выходит из себя. Всеамериканцы такие, говорит он: они подавляют свои чувства. Поэтому представляютсерьезную, порой смертельную опасность — стоит им «перекипеть через край».

— Дикие люди, — подытоживает Джулио.

Больше всего мне нравится, что этот разговор происходит вприятной и спокойной обстановке, за ужином, с видом на ту самую стену.

— Еще вина, дорогой? — предлагает Мария.

Но моим самым лучшим новым другом, бесспорно, стал ЛукаСпагетти. Кстати, даже в Италии над фамилией «Спагетти» все смеются. БлагодаряЛуке я наконец смогла сравнять счеты со своим приятелем Брайном, который выроспо соседству с индейским мальчиком по имени Деннис Ха-Ха и всегда хвастался,что ни у кого больше нет друзей с таким смешным именем. Наконец-то и мне естьчем похвалиться!

Помимо всего прочего, Лука превосходно говорит по-английскии любит вкусно поесть (в Италии таких называют una buona forchetta — «хорошаявилка»), а для вечно голодающих вроде меня такой друг — настоящая находка.Часто он звонит мне посреди дня и говорит «Я тут мимо проходил — давай выпьемкофейку! Или хотя бы съедим тарелочку супа из бычьих хвостов». Мы вечнооколачиваемся в грязных тесных забегаловках на римских задворках. Больше всегонам нравятся рестораны с флюоресцентными лампочками и без вывесок С краснымиклетчатыми клеенками вместо скатертей. В таких подают домашнюю лимончеллу игромадные порции пасты, а здешних официантов Лука зовет «кандидатами в ЮлииЦезари»: эти парни ходят с нахальным самодовольным видом, у них волосатые рукии ревностно уложенный чуб. Я как-то сказала, что они, похоже, в первую очередьсчитают себя римлянами, во вторую — итальянцами, и уж в третью — европейцами.На что Лука ответил: «Нет, они римляне и в первую, и во вторую, и в третьюочередь. Причем каждый — римский император».

Лука — аудитор. Быть аудитором в Италии, по его собственномуопределению, искусство, так как здесь несколько сотен налоговых законов, и всеони противоречат друг другу. Подача налоговой декларации в Италии сравнима сджазовой импровизацией. Когда я думаю о том, кем работает Лука, становитсясмешно: парень — оторви и брось, а занимается таким серьезным делом. Лука тожесмеется над моей второй ипостасью — йоговской, которой он никогда не видел. Онне может понять, зачем мне ехать в Индию, тем более в какой-то ашрам, если ямогла бы весь год прожить в Италии, где, по его мнению, мне самое место. КогдаЛука видит, как я куском хлеба собираю соус с тарелки и облизываю пальцы, онговорит: «Ну что ты будешь кушать в своей Индии?» Иногда он зовет меня Ганди —в шутку, обычно когда я откупориваю вторую бутылку вина.

Лука немало поездил по свету, хотя утверждает, что житьможно только в Риме — рядом с мамой. Таковы итальянские мужчины — что с нихвзять? Но в Риме Луку держит не только mamma. Хоть ему уже за тридцать, онвстречается с той же девушкой, что и в школе (милашка Джулиана, которую Лукакак нельзя точно характеризует ласковым оборотом acqua у sapone — «вода имыло», то есть очаровательная невинность). Все его друзья остались с детства,все до сих пор живут в том же районе. По воскресеньям собираются и смотрятфутбольные матчи — на стадионе или в баре (но только если играют римскиекоманды), а потом каждый возвращается в тот дом, где вырос, чтобы съестьбольшой воскресный обед, приготовленный матушками и бабушками.