Страх (сборник) - Валерий Белкин Страница 16

Выполз страх того года, как заждавшийся своего времени паук, и начал плести паутину по телу, проникая в клеточки нервов и крови.

Анне с родителями уехала на Балтийское море, ни слуху ни духу, исчезла. Он метался, доказывал встречному и поперечному свою непричастность к выдуманной гадости. Он просто не способен так поступать!

И что – все зализало время.

И какой был смысл в тех потрясениях душевных, длившихся почти полгода, в тех ночах, когда, лежа в постели, мучаясь бессонницей, спорил со своими обидчиками до рассвета, находил меткие жгучие фразы, которые потом не осмеливался произнести при встречах с ночными собеседниками…

Путь к познанию зарождения другой жизни у мальчишек и девчонок одинаков, удачен он или неудачен, но никто не сможет его избежать. При этом Анне затем настолько легко исчезла из школы, из его жизни, из памяти, что, как предполагал, доказывало юношескую безвинность. Он не в силах влиять на развитие чужих судеб, да имеет ли право. Если так, то зачем себя обвинять, лить бессмысленные слезы.

Улыбнулся, внутренние свои сомнения назвал «слезами». А так никогда не плакал, даже в те бессонные жуткие ночи. Хотя не прав, плакал однажды, горько, захлебываясь – бабушка несправедливо отвела в детский сад по настоянию матери. Устроил там невероятный скандал, вцепился в ножку стола, бился головой об пол, ревел и кричал: «Забери меня отсюда! ЗАБЕРИ! Я буду есть черный хлеб и воду, но ДОМА!» И забрала.

Включил музыку, машина пошла легко и быстро.

На стоянке, у турецких ребят, веселых и говорливых, взял кофе, сел снаружи за столик в каком-то кафе. Ларс задерживался, Вильгельм был рад. Недалеко за столиком надрывно до хрипа кричал в телефон на каком-то из славянских языков мужчина. Смолк, откашлялся, дама поинтересовалась, не русский ли он.

– Нет, я немец из Польши, а что, – покрутил головой. – Восемь лет заставляли учить проклятый язык. Ничего не помню, только «спашибо».

Вильгельм оглядел говорившего. Крупный, небритый, скуластый, он напомнил Сибирь. В поезде, который увозил в Германию, Виля, озирая леса и горы в окно вагона, спросил тогда:

«Мам, а почему мы уезжаем?»

«Ты забыл, кто ты, – жестко ответила мать, – и что ты прикажешь нам ТАМ делать!?»

Бабушка, мать умершего отца, молчала. Виля не понял – где «ТАМ».

«Ах ты, Россия, Россия, кувыркающаяся Россия», – подумал сейчас и здесь.

– Es ist nicht in Ordnung!

– Wie bitte? – смешался Вильгельм.

Стояли трое гуляющих, две женщины и крепкий, загоревший, в клетчатой рубашке навыпуск седой мужчина. Старик повторил, укоризненно показывая пальцем на кофе Вильгельма:

– Es ist nicht in Ordnung! – приятельницы согласно закивали.

Вильгельм догадался, чем вызвал негодование: сидел со своим бумажным стаканчиком у дорогого кафе «Thüringen».

– Ach so, – поспешно поднялся, прихватив кофе.

– Виля, Виля, я здесь!

Подошел Ларс, Вильгельм стремительно увел его.

Они взяли у ребят по кофе, пошли к липам, видневшимся вдали. На пригорке у деревьев сели.

– Что случилось, ты что такой заполошный? – Ларс похлопал друга по плечу.

– Ничего особенного, ты где пропадал?

Над ними повис медовый аромат, сладкий, но легкий. Ларс закурил, жадно выпил глотками кофе. Вильгельм украдкой оглядел друга: изменился он. В юношестве римская лепка лица выгодно выделяла его среди сверстников. Но прошли годы, черты у оригинала стерлись, как у археологической находки, прежнего величия не найти. Мягкая обивка характера, такая привлекательная: отзывчивость, доверчивость, терпение и понимание – с годами тоже стерлась. И обнажился остов, каркас – жесткий, металлический и негнущийся.

– Ну вот и все, – сказал Ларс, с наслаждением выдохнул дым, – уезжаем.

– В Испанию, Италию?

– Бери дальше, во Франкфурт, и навсегда, достаточно.

– Вы что, зачем?

Ларс рассмеялся.

– Эх ты, друг мой сердечный, – нахмурился. – Не пошел нам Берлин, хватит, не хочу быть под кем-то, хочу быть сам себе хозяин.

– Минуточку, ты на фирме человек-источник, все идут к тебе.

– Я хочу быть для себя источником, хозяином жизни, – отрезал Ларс.

Вильгельм опечалился.

– Зря ты это делаешь, опять убегаешь от меня и от себя.

– Ну хорошо, скажу: бегу отсюда, бегу, но не от тебя, о чем ты. Полгода назад врач обнаружил рак легких, топором по голове. Виль, тихо, чего ты вскакиваешь, все прошло. В мае сказал, что ошибся, садись.

Смутная догадка мелькнула у Вильгельма:

– И поэтому ты так испугался Кристины?

– Кристина? Какая Кристина? А, ты о том, нет, я себя испугался, Виля, понимаешь! Но не в этом дело, дай отпить.

Аккуратно, стараясь не облить джинсы, сделал несколько глотков.

– Мой сын знал все, Грит нет. После врача вернулся домой, а он даже не зашел ко мне ни в этот день, ни в следующие. Живем забор в забор, дом ему купил, первый взнос за него сделал.

– Ты…

– Не надо, Виля. Просто в те дни я и понял, как нехорошо, если страх правит человеком, теряешь логику, каждый день пасешь свой страх, слушаешь его. Ты уже не хозяин самому себе! И я начал давить, давить, придавливать и выдавил.

– Странно…

Ларс недовольно приподнял брови.

– Что?

– Знаешь, один хороший человек, – подумал, – очень хороший человек мне посоветовал страх не гнать, а впускать в себя. Тяжело, конечно, но он наестся и уйдет навсегда. А так он спрятался, вновь вернется.

– И ты веришь?

– Да.

У ног сел воробей, укоризненно посмотрел на них снизу вверх, требуя самое простое – малую крошечку. Рядом тут же приземлился другой, уже кем-то побитый: хвост поредел, одно крылышко свисало.

– Виля, это мистика. Вы, русские, во все верите, всему поклоняетесь, говорите как в забывчивости…

– А тебе не кажется, что ты не всегда бываешь прав? – с трудом сдерживая обиду, спросил Вильгельм.

– Не спорю, но в вас нет логики.

– Как же без логики. Я работаю и, говорят, неплохо.

– Ты не обижайся, да, тебя ценят, да, уважают, но я же вижу – ты же не работаешь, ты набрасываешься на дело как голодный зверь на добычу, словно от чего-то убегаешь, прячешься. У тебя в голове сразу несколько идей, ты сам говорил. Что тебе это дает? Сгоришь, и ради чего, посмотри на меня! – он смял бумажный стаканчик и с силой забросил его в кусты.

Воробьи испуганно вспорхнули. Солнце клонилось все ниже, ниже, и необыкновенный костер заката вспыхнул за деревьями.