Лето, в котором тебя любят - Игорь Гуревич Страница 16

Джентльмен Заур зажег еще одну свечу.

Вышел на крыльцо встречать.

– Завтра суббота, – задумчиво произнес всезнающий Владимир Блюмкин.

– Вовка, мы не одни, – толкнул я его в бок.

На крыльце зашумели, заскрипели, загалдели, защебетали. Скрипнула дверь, и стайка наших красавиц впорхнула в комнату. Дохнуло трижды повторенным, с разными телесными оттенками, устойчивым ароматом «Красной Москвы». Девичьи силуэты колебались в полумраке.

Свет свечи с окна пробегал по лицам, не высвечивая все переборы-недоборы малярно-штукатурных работ. И тем самым из-за этой расплывчатой недосказанности эти лица делались многократно привлекательнее и заманчивее.

– Зажжем еще свечу? – предложил бравый грузин, всплывая со свечой в руке за плечами гостий.

– Поручик Ржевский! – чуть не хором гаркнул эскадрон и, осознав свою оплошность, Заур отнес вторую свечу на окно к первой, сохраняя гостеприимный полумрак накрытого стола.

– Придвинуть кровати! – скомандовал кто-то невидимый.

Кровати взвизгнули и подтащились к столу.

– Просим!

Девицы расселись. Взяли гитару.

– Пока ждем наших мужественных коллег, авторов этого прекрасного стола, споем по одной?

И мы спели по одной, потом еще по одной.

После пятой желание выпить и закусить стало почти катастрофическим…

2

– Митек, свет отключили.

– Я как-то заметил.

Сержанты в запасе – за плечами у обоих уже была армия: Митек в универ проскочил после службы по армейской льготе, а Роберт – через два года – на ощупь намылись и опахнулись остывшей водой. Вслепую вытерлись, оделись и вышли в темную степь.

Обогнули баньку и замерли в нерешительности. Тропка под ногами была не различима, а лишь угадывалась шестым чувством.

– Ты впереди, – сказал Роберт.

– Почему это?

– Как бывший танкист – дорогу чувствовать должен.

– А ты как настоящий армянин?

– Вай, я горы чувствую. Запах, снег.

– Горы он чувствует! Говном коровьим пахнет, аж кишки сводит. Тем более не жрамши.

Митек был исключительно прав. Дело в том, что между банькой и невидимым за пригорком бараком находился коровник. Пустой.

Коров то ли на мясо повывели, то ли в другое место перевели на постой, а, может, просто на летний сезон держали под открытым небом, пригоняя в коровник исключительно подоиться и прос…ться.

– Их там под вольным весенним ветром бык охаживает, – говорил всезнающий Блюмкин.

– Так ведь сейчас осеменяют?

– Это не натуральный способ. Можно сказать, даже вредный для коровьего здоровья и отражается на воспроизводстве и качестве молока, – поднимал палец кверху всезнайка.

На том и сошлись. В общем, коров не было. Но запах навозный, насыщенный и стойкий, заполнял все пространство между банькой и бараком. Дизель давал свет и в опустевший коровник в том числе. И поскольку тратить зазря электричество не имело смысла, движок вырубали. И надо ж было такому случиться, что в ту ночь треклятый коровник также, как барак и банька, повернулся тылом к единственной тропинке, на которую встали, пуча глаза и выполняя первое послезакатное правило, сержанты в запасе. Впрочем, знатоки утверждали, что иным местом на тропку коровник никогда и не поворачивался. А так хотелось! Хотя бы в ту ночь. Ракетчик фиксировал темный сгусток спины танкиста, который пробирался впереди на шестом водительском чувстве.

– Как на параде.

– Как на учениях. Ты мне только в ж…у ракету не пусти.

– А ты сам не отстреливайся.

– Это не я – это последствия сытной коровьей жизни. Погодь, – Митек остановился, втянул воздух. – Слышишь? Пахнет крепче.

– Сам ты пахнешь крепче. Давай быстрей, а то там грузин всю водку высосет. Кстати, за ней мы гоняли. Шуруй вперед.

– Как скажешь, ты старший, – Роберт и по званию и по жизни на три года был старше.

Митек сплюнул, сделал три широких уверенных шага и… исчез.

– Эй, ты где, танкист?

– Все в порядке, зяма, – раздалось спереди, но как-то ближе к земле. – Я уже с пригорка спускаюсь.

Роберт шагнул в ночь и почувствовал, как земля уходит из-под ног. Через секунду он стоял по грудь в вонючей навозной жиже.

– Ты чего, сука, делаешь?!

– Выполняю ваш приказ, товарищ генерал, – раздалось справа.

– Предупредить не мог, скотина?!

– Интересно у вас, армян, получается: друзей, значит, в дерьмо посылать, а самим чистенькими оставаться?

– Я тебе сейчас морду начищу, антисемит ср…ый.

– А при чем здесь антисемит? Ты что, еще и еврей? Ну, а насчет ср…ого, извиняйте, вы не лучше.

– Да пошел ты! Давай выбираться.

И они на вытянутую руку уперлись в невидимый скользкий бок выгребной ямы.

– Цепляйся за край.

– Сам цепляйся, не достаю. В танковые малорослых предпочитают брать.

– Я тоже не достаю.

Стали пробовать забраться, но скользкая обгаженная глинистая яма не выпускала, а жижа, как в болоте, не давала шанса для подпрыга.

– Пошли, поищем край пониже.

Двинулись вброд, разводя навоз руками. Где – то посредине поняли, что вовсе потеряли берег.

– Все, заблудились в дерьме, – констатировал Митек.

– Курить есть? – спросил Роберт.

– Есть в брюках. Будешь?

– Козел.

– Скажи еще, антисемит.

И они остервенело стали двигаться вперед.

– Вспомнил! – вдруг закричал Митек.

– Что вспомнил, паразит?

– Историю про лягушку, которая в кувшин со сливками попала. Стала плавать, лупить лапками, пока не сбила сливки в масло. Потом уперлась и выскочила. Интересно, во что коровий навоз сбивается? И, главное, когда это произойдет?

– Тогда, когда ты заткнешься.

– Ты так думаешь? Тогда молчу.

И они продолжили сопеть и хаотично двигаться в кромешной темноте и тишине. Только хлюп из-под рук да чмок где-то внизу – под ногами. Степной ветер пролетал наверху, не принося облегчения. К запаху привыкли, не морщились.

– Э, ракетчик! Я с ума схожу или взаправду вижу в темноте?

– Кажется, глаза привыкли.

– Бере-е-ег!

И они рванули. Достигли на одном марш-броске.

– И что теперь? Все равно не достать до края.

– Есть вариант, – сказал Митек.