Старость шакала. Посвящается Пэт - Сергей Дигол Страница 16

Одна проблема: красавица-цыганка никогда не заглядывала в овощной павильон.

«Домой ей, что ли, продукты доставляют?», тосковал Касапу, но поработать на чужой территории не рискнул.

Охранник Мишка, вращавший головой как флюгером, в три секунды находил Валентина даже в самой непроходимой толпе. Поэтому, когда цыганка в алом застыла у лотка с цитрусовыми, Валентин, уже стоявший за ее спиной, мысленно произнес всего два слова: «долой коммунистов».

– Какие ж это два кило, девушка? – цыганка размахивала кульком с апельсинами. – А ну-ка давай еще раз, – и она метнула кулек на весы.

Секунды 0— 1: кошелек падает в сумку. Руки покупательницы тянутся к весам.

Секунда 2: правая рука В. цепляет кошелек.

Секунда 3: правая рука В. задерживается в сумочке, зафиксированная посторонней рукой №1 (здесь и далее посторонние руки и голоса обозначены номерами).

Секунда 3: рука №2 загибает левую руку В. за спину. Спина В. рефлекторно сгибается параллельно асфальту.

Секунда 4: над головой В. вспыхивает яркий свет, источник которого не идентифицирован.

Секунды 5— 6: раздается голос №1: «Улыбочку, дедуля! Вас снимают!». Рука №3 поворачивает голову В. глазами к яркому свету.

Секунды 7— 16: рука №1 извлекает из сумки правую руку В. с зажатым в пальцах кошельком. После насильственного разжатия пальцев В. пальцами руки №1 кошелек неслышно исчезает. Одновременно раздается голос №1: «Свидетели, прошу оставаться на местах! Сейчас последует пересчет денег!»

Секунды 17— 18: рука №1 заламывает правую руку В. за спину. Обе руки В. заковываются в наручники.

Секунды 19— 20: руки №1,2,3 и 4 ведут В. в неизвестном направлении.

Секунда 21: В. вспоминает, что кроме кошелька, иных предметов в красной сумке не было.

Итого – 22 секунды.

Ну вот, совсем другое дело!

* * *

Глава десятая

Чем теоретик лучше практика? Тем же, чем мудрый правитель лучше глупого народа. Что ни прикажет, все не так поймут, и уж тем более не так сделают. А правитель – он вне подозрения. Ошибки? Побойтесь бога! Это все они, глупые людишки, толкуешь им, разжевываешь, да все без толку.

Аналогичное можно сказать и о теоретике: его ошибки – его победы. Собственно, и ошибками-то они становятся в результате практической деятельности, поэтому винить принято горе-практиков, этих безруких (вернее, безмозглых) вершителей безупречной теории. А теоретик – он велик. Он годами не спал, думал, работал, записывал за собой, и вот те на: из-за каких-то бездарей гигантский труд, гениальные мысли, сомнения, терзания и великие открытия – все обращается прахом.

Славно и сладостно быть теоретиком. Поэтому в этой главе – ни слова о теории. Разве что совсем чуть-чуть.

О чем вы, какое благородство? При чем тут рыцарство?!

Теория всесильна и неуязвима, а вы о ветряных мельницах толкуете. Да, она умозрительна, как те драконы и вражеские отряды, что мерещились Дон-Кихоту в мельничных лопастях и в стаде овец, но класть на одну чашу весов плод больного воображения и теорию – не лучше, чем делать вывод, что радиоактивное облако не опаснее радиоволны – на том лишь основании, что обе эти субстанции невидимы.

Не в рыцарстве дело. Да и кто станет противиться теории, если все ее ошибки суждено искупить практике? Бог совершенен, люди грешны. Сколько бы не начудил теоретик, от ошибок его теория станет еще безгрешней, она лишь «совершенствуется» ценой тысяч, миллионов практических действий. Катастрофические потери практиков никого не волнуют и не удивляют. И уж тем более никто не восстает против теории. К этим ошибкам привыкли, их ожидают, «прогнозируют», смиренно называя их «методом проб и ошибок» и воспринимая как неизбежную плату за доказательство совершенства теории.

Я обещал немного теории – пожалуйста. Теория, которой будет совсем чуть-чуть в этой главе, аксиоматична и не требует доказательств. Нет даже необходимости ее формулировать. Достаточно первой ее части, которая звучит так: «рынок и секс», чтобы сознание подсказало часть вторую – «вещи несовместные», и вот уже перед нами теоретическая аксиома, не нуждающаяся, что ясно любому психически уравновешенному человеку, в каких-либо доказательствах.

И на этом – действительно довольно о теории. Долой доказательства! Аксиома – и точка. И не ждите подвоха – я не убью остаток главы на то, чтобы незаметно, крадучись, взять в кольцо никем не доказанную и оттого безупречную теорию, и когда она окончательно забронзовеет в ваших умах, внезапным сокрушительным штурмом сбросить ее с постамента. Если даже вам так и покажется – что ж, это ваше право. На мой же вкус, практическая деятельность не всегда нуждается в доказательствах. Как, впрочем, и в теоретическом обосновании.

Это было в теперь уже далеком девяносто третьем. Молодые люди, тем кому сейчас восемнадцать-двадцать, вы многое потеряли, не застав этого времени. Впрочем, те, кто застали, потеряли не меньше. Целую страну, а вместе с ней – спокойствие и уверенность. Согласен, страна могла бы дать и больше, но для тех, кто потерял спокойствие и уверенность, не обретя веры в себя, подобные потери невосполнимы. Допускаю, что отчаявшиеся тогда, даже сейчас и даже самим себе не признаются, что если и дожили до сегодняшнего дня, то лишь благодаря тем, кто в начале девяностых поверил в себя. Благодаря спекулянтам, рэкетирам, челнокам и валютчикам. Благодаря тем, усилиями которых заклинивший было механизм, пусть со скрипом, пусть и в противоположную здравому смыслу сторону, но был запущен. Теперь время работало на всех, даже на тех, кто отчаялся. Страшно представить, что было бы, если б никто не обрел веру в себя. Его, этот механизм, попросту некому было бы крутить. И, знаете, сегодня мне не стыдно сказать: я тоже его крутил.

Я знаю, что вы скажете. Вы скажете: тогда, в начале девяностых, вы, мы то есть, гребли деньги мешками. Так оно и было. Никаких супермаркетов, частные магазины только начали появляться, а на центральном рынке – изобилие, невиданное для советского человека. По популярности мы обошли митинги, бушевавшие на центральной площади Кишинева, тем более, что митинговавшие к этому времени успели изрядно проголодаться. Да, мы загребали, но обогащались-то покупатели. Это ведь они узнали, что батончик – это не пол-хлеба, а «Сникерс», что нет такого города – Бавария, а есть пиво, и что зубная паста и «Поморин» – не одно и то же. Что же плохого в том, что люди расширили свой, извините за пошлый термин, потребительский кругозор? Что благодаря нашему рынку этот кругозор у них, строго говоря, и появился?

А плохо вот что. Недолго они его расширяли. В сентябре девяносто третьего молодое, но очень уверенное в себе молдавское государство ввело в оборот леи – собственную валюту. Да так ввело, что покупательная способность разом упала в десять и более раз.