Валтасар. Автобиография - Славомир Мрожек Страница 16

Мать читала книги при любой возможности. Не раз после длинного дня, заполненного разнообразными хлопотами, она читала допоздна, вызывая упреки отца, который считал любовь к книгам фанаберией. Сам он не прочитал ни одной.

Раз в неделю, чаще всего в субботу, мы ходили в библиотеку. До войны она пользовалась огромной популярностью, и немецкий аппарат террора не в состоянии был изъять все книги. Мы привыкли брать от шести до восьми книжек каждую неделю. Именно тогда мать заметила, что я плохо вижу, и купила мне очки.

В апреле 1943 года обнаружились могилы в Катыни [35]. Конечно, мы верили, что палачи — немцы. Так нам хотелось в то время думать — по крайней мере, живущим в центральной Польше. Те, кто жил на востоке, лучше знали нашего второго соседа. Однако это событие потрясло меня по причине, не имеющей ничего общего с загадочными причинами гибели пятнадцати тысяч мужчин в расцвете лет [36]. В Поромбке Ушевской меня с детства кормили рассказами о всяких ужасах. Можно было подумать, что тамошние мои родственники получали удовольствие, пугая детей. Я платил за их удовольствие лихорадкой, ночными страхами и бессонницей. Пока не подрос — потребовалось несколько лет, чтобы забыть картины разлагающихся тел и прочие кошмары.

Постоянно не хватало продуктов. С тем временем можно сравнить только сорок с лишним лет «коммунизма». Каждую субботу мы с отцом отправлялись в деревню, чтобы в воскресенье к вечеру вернуться домой с новыми запасами. Задача наша облегчалась тем, что две семьи, в Боженчине и Поромбке Ушевской, как могли, старались нам помочь. Мы воздерживались от комментариев, только вздыхали. Обычно вставали ранним утром, а зимой — до рассвета. Благодаря почтовым знакомствам отца, нам были обеспечены в поезде стоячие места. Пока ехали туда, в голове множились опасения — одно страшней другого, — связанные с обратной дорогой. Что если немцы, устроив оцепление, не дадут нам выйти из поезда? Вдруг будут проверять багаж? Арестуют, посадят в тюрьму, вывезут в Освенцим?

Благополучно высаживаясь в Стерковце или Бядолинах, я испытывал облегчение, которое продолжалось двадцать четыре часа. Иногда его нарушали тревоги иного рода. До Боженчина нужно было шагать два часа без единого привала. До Поромбки Ушевской — не меньше, только в другую сторону. Но на подступах к Поромбке, примерно в километре от цели, стоял кабак Я заранее знал, что произойдет. Помявшись, отец говорил мне: «Ну, мы уже дома. Я тут улажу кое-что в магазине, а ты иди. Если спросят, скажи: скоро приду». И приходил — на другой день.

Июнь 1943-го. Я перешел в следующий класс. Пришло письмо от тети Нюси с приглашением в Жмигруд. Ее муж Юлиуш получил там работу на молокозаводе. Мы с мамой и сестрой поехали туда, а отец, как всегда, остался в Кракове, на почте. Поезд двигался на юго-восток, по долинам и лесистым холмам. В Ясле нас ждала пролетка, и остаток пути мы проделали на лошадях.

В Боженчине и даже в Поромбке присутствие старейшин семьи — деда и бабки — немного сковывало меня. В Жмигруде были только мама и тетя Нюся, дядя Юлиуш почти не в счет — он уходил утром и возвращался к вечеру. Были еще дети. Но даже в маленькой квартире — всего лишь комната и кухня — у меня возникало ощущение простора и свободы. Я завел знакомство с соседским мальчиком и внимательно читал «Адлер» — откуда этот журнал взялся, не помню, — хотя и не знал немецкого. И вообще впервые за два месяца каникул я расслабился, перевел дух и даже испытывал радость.

После возвращения с каникул начались проблемы. Мы получили приказ в кратчайший срок покинуть дом на Келецкой, 28, и переехать в Подгуже. О выселениях, в том числе из Оседля, мы уже слышали и раньше, но до последней минуты тешили себя надеждой, что нас это, может быть, не коснется. Увы, коснулось.