Исповедь одинокого мужчины - Вячеслав Ландышев Страница 16

Наше отделение и часть отделения Хомхоева жили в одной палатке. В один из дней я был назначен дежурным. Дежурный на стрельбы не ходил, подметал пол, заготавливал дрова и топил печь днем и ночью на протяжении суток. Таких дежурных на палатку требовалось двое, потому что одному бойцу тяжело выполнить всю работу и особенно тяжко одному всю ночь сидеть у печки. Однако старшина-кавказец всегда оставлял одного из двоих дежурных «дедушку», а второго – молодого, который и должен был все делать. А «дедушка» сутки лежал около печки на кровати, спал, курил или пил чай. Хомхоев, когда его назначили дежурным, даже не встал утром на построение, а продолжал спать. Старшина на построении сказал мне, что я остаюсь вместе с Хомхоевым дежурным, и увел роту на стрельбы. Я успел подмести пол и сел у печки, чтобы забросить в огонь еще дров. В это время проснулся Хомхоев, потянулся, увидел меня около печки, но не узнал, потому что в палатке было темно. Чеченец сел на сколоченной из деревянных щитов кровати, свесил ноги до пола, достал сигарету, но не нашел в кармане спичек.

– Дай спички, – сказал он мне распорядительным тоном.

– У меня нет спичек, – ответил я правду, так как огонь поддерживался уже три или четыре дня в печке, я не курил и у меня не было ни зажигалок, ни спичек.

– Ну, так сходи и принеси, – все так же повелительно, но с большей строгостью сказал Хомхоев.

– Я не курю и мне спички не нужны, – произнес я спокойно.

Через секунду в мою сторону полетел сапог, и чеченец встал с кровати.

Я увернулся от сапога, летевшего мне в лицо, тоже вскочил и был готов ответить ударом на удар. Хомхоев увидел меня в полутьме, узнал, и его взгляд встретился с моим. Мы несколько мгновений молчали, стоя друг против друга.

Потом Хомхоев сказал:

– А, это ты, Ландыш. Ты мне еще за ту кровь не ответил.

Я ничего не сказал в ответ, просто стоял, молчал и смотрел ему исподлобья в глаза, но в то же время весь сжался, как пружина перед выпрямлением. К моей радости, больше ничего не было. Хомхоев еще постоял полминуты около меня, потом сделал шаг назад, спокойно уселся на кровать, не смотря в мою сторону, даже как будто и не замечая меня. Затем обулся, надел тулуп и вышел на улицу.

Через некоторое время я услышал его обращение к проходившему солдату: «Дай закурить». После этого наступила тишина, чеченец молча стоял около палатки и курил. В дальнейшем на этих учениях ссор с Хомхоевым у меня больше не было, может быть, даже из-за того, что на следующий день в нашей роте случилась беда.

Рота выехала на стрельбы на БМП. Эта аббревиатура расшифровывается как «боевая машина пехоты». Красивая по форме, даже, можно сказать, элегантная машина. Несмотря на свою броню, БМП имела высокую скорость и проходимость на местности. Наши офицеры любили во время учений гонять на этой гусеничной машине меж сопок по глубокому снегу. Благодаря длинному своему носу в виде угольника БМП легко переправлялась через водные препятствия, умела плавать. В бою солдаты выбегали из машины через задние двери, поэтому задняя часть машины была прямоугольной, перпендикулярной земле и почти плоской.

В тот день колонна из восьми БМП остановилась перед полигоном, солдаты вышли покурить, поболтать и встали рядом с машинами, которые остановились в двух метрах друг от друга. Командир взвода убежал в командный пункт на совещание и получение задач. Через 15 минут командир вернулся, дал команду «По машинам» и залез в первую БМП. Начали заводиться моторы. Вслед за первой БМП взревел двигатель второй. Но вдруг из середины колоны начали громко кричать. Мы подбежали к четвертой БМП, она стояла от пятой машины не в двух метрах, как было пять минут назад, а всего в каких-то 15–20 сантиметрах. Острый, как зубило, нос пятой БМП почти касался тупого зада четвертой боевой машины. И в этом пятнадцатисантиметровом расстоянии между машинами висел солдат, болтал ногами, был в сознании и исступленно орал что-то на таджикском языке. Естественно, грудную клетку ему сплющило, ребра поломало, возможно даже, что осколки ребер вспороли легкие, потому что орал бедняга с хрипотцой, с каким-то бульканьем. Скорее всего, этому таджику также переломило и позвоночник. Часть молодых солдат схватились за головы и убежали с причитаниями подальше от этого кошмара. Наш медбрат, парень, прослуживший к тому времени всего год, тоже растерялся, но не убежал, а достал какие-то таблетки из сумки и пытался дать их зажатому в тисках солдату.

А случилось вот что. Сослуживец пострадавшего, близкий его друг, тоже таджик, был механиком-водителем, но имел еще небольшой стаж вождения БМП. Этот горе-механик, когда услышал команду «По машинам», начал заводить двигатель, но при этом не убрал первую скорость, не поставил коробку передач на нейтральную позицию и не выжал сцепления. Как следствие, его машина при включении стартера дернулась вперед и заглохла. К несчастью, в эту секунду между бронемашинами решил пробежать его друг, пехотинец. После того как механик-водитель увидел, что прилепил к впереди стоящему БМП своего земляка, он попытался быстро завести мотор и отъехать назад, но, как назло, он не заводился. Стартер крутил, пытаясь завести большой дизельный двигатель, но бесполезно. При каждой повторной заводке от движения мощного стартера вся машина тряслась и причиняла невыносимую боль зажатому в железных тисках бедному солдату. Только после того, как прибежал командир взвода, увидел происшествие и быстро скомандовал первым БМП трогаться с места, раненый солдат освободился из этого железного плена, упал вниз на землю и потерял сознание. Его на машине повезли в часть, в госпиталь, но, к сожалению, он по дороге скончался. С парнем прощалась вся часть, его цинковый гроб поставили посреди зала для полкового собрания. Я тогда подумал, что не дай бог погибнуть вот так глупо. В те годы шла еще война в Афганистане, и мне пришла мысль, что уж лучше пасть в бою с душманами, чем вот так, на учениях, от невнимательности сослуживца и общей безалаберности.

Следующие учения у нас были через месяц, и на них у меня произошла последняя серьезная и жестокая драка за время моей службы. К тому времени в нашей роте уже никто из старослужащих не пытался меня унижать. Все понимали, что бесполезно заставлять меня делать за кого-то его работу, если не будет на то распоряжения старшего по званию. Но, когда мы выехали на учения, я столкнулся с «дедом», который давно был прикомандирован от нашей роты к полигону и мы с ним совершенно не были знакомы. Несколько ребят из полка были закреплены на полигоне для обслуживания различных приспособлений – щитов, макетов, командной вышки, складов и т. п. Командированные спали в небольшой казарме, и такой спокойной службе можно было позавидовать. С одним из таких командированных – «дедушкой» Калиевым, татарином, я подрался в первый же день учений. Во время обеда в поле Калиев волею случая сел рядом со мной за столом. Как я уже писал, молодых солдат видно издалека по поношенной одежде, по худобе, по внешней замученности, по настороженности, отсутствию бравады и наглости. Я сидел среди молодых солдат и мало чем внешне отличался от них. Калиев поел быстрее меня и, вставая из-за стола, сказал мне коротко тоном начальника: «Помой за меня посуду».