Исповедь одинокого мужчины - Вячеслав Ландышев Страница 15

Итак, Хомхоев, придя в очередной раз в казарму, увидел, что его отделение сильно отстает от других. Уже приближался вечер, и никому не хотелось засиживаться за работой. Да и амбиции победителя в социалистическом соревновании Хомхоеву были не чужды. Чеченец перешел коридор, зашел к нам в расположение, подошел к одному из молодых солдат, сказал ему идти за ним, привел на свою территорию и дал ему квадрат пола, который он должен был доскрести, покрыть олифой и затем лаком. При этом всю площадь пола отделения пришлось заново разделить на равные части среди солдат. Хомхоев, недолго думая, разделил пол вновь, но разделил опять на четное количество прямоугольников, а солдат было нечетное количество. Тогда чеченец снова пошел к нам. Я надеялся, что наш командир отделения Скворцов как-то воспротивится, ведь по должности Скворцов был сержантом, а Хомхоев – рядовым, а по сроку службы они были равны. Однако этим равенство и ограничивалось. Хомхоев был более уважаем, более силен и имел более весомую поддержку в роте за счет своих земляков, поэтому Скворцов ничего не предпринял, чтобы оставить подчиненных в своем отделении. Хомхоев подошел ко мне.

– Эй, пойдем со мной, будешь в другом месте работать, – обратился он ко мне спокойно своим гортанным голосом.

Я встал с колен, выпрямился, посмотрел в глаза Хомхоеву и ответил:

– Я здесь получил задание работать и еще не закончил.

В глазах чеченца промелькнуло удивление таким моим поведением.

– Закончишь там, вернешься и потом здесь доделаешь. Я смотрю, тебе здесь немного осталось, надо там ребятам помочь, – несколько повысив голос, сказал Хомхоев, и глаза его начали краснеть. Большинство наших полковых чеченцев очень быстро возбуждались, и при этом у них словесной долгой перепалки не происходило, они как огонь, в который прыснули бензина, быстро возгорались и начинали действовать кулаками.

В армии, как я уже писал, у меня был свой принцип – не делать личную работу ни за кого и выполнять только распоряжения старшего по воинскому званию. Но в то же время я иногда ходил и за хлебом для «дедов», и за картошкой, когда находился в их компании и они меня об этом вежливо просили. Я постепенно завоевывал среди старослужащих роты уважение, и меня начали называть по имени, унизительного ничего не заставляли делать, а в остальных случаях без наездов, мата и грубой силы, достаточно вежливо просили что-либо сделать.

Поэтому, когда Хомхоев сказал «…надо там ребятам помочь», я несколько секунд сомневался, идти или нет. Критерием для решения в таких случаях было обращение к моему принципу. Несмотря на прозвучавшее предложение о помощи, я решил не идти, потому что сказано это было со злостью, в виде распоряжения от рядового и наливавшиеся кровью глаза чеченца говорили о том, что не помощь ему моя нужна, а беспрекословное подчинение.

– Нет, я не пойду, – уверенно сказал я.

– Сука, долго я здесь с тобой еще разговаривать буду? – он со злостью схватил меня за плечо гимнастерки и потащил силой через коридор в свое отделение.

Я ударил снизу своим предплечьем по его руке, и она выпустила гимнастерку. Хомхоев остановился и развернулся полностью ко мне своим мускулистым телом. На его лице было удивление. Потом брови сошлись, он подал вперед голову, глядя зло мне прямо в глаза холодным взглядом, как динозавр смотрит на свою мелкую добычу. Хомхоев не знал, что делать, потому что такого поворота событий он не ожидал. Чувствуя превосходство в физической силе и имея свою «дедовскую» правду, он не боялся ни меня, ни последствий конфликта, поэтому не принимал стойки для драки, а стоял, опустив руки, и думал, как дальше поступить. Наконец он, видимо, решил и дальше обойтись без драки, но с помощью физической силы притащить меня в свое отделение. Чеченец вновь схватил меня за гимнастерку в районе правого плеча. Но я опять выбил снизу его кисть и отступил на шаг, согнув руки в локтевых суставах, держа их на уровне груди со сжатыми кулаками. Таким образом я встал уже в стойку для драки. Хомхоев опешил, не зная, что делать. Он шагнул ко мне в открытой стойке, давя взглядом и ростом. Но руки его были опущены, он и не собирался защищаться. Я же не стал дальше отступать и, когда Хомхоев подошел на близкое расстояние, то ударил его в лицо сначала прямой левой рукой, а вслед за ней сразу же на возвращении левой руки выбросил вперед прямую правую, перенося при этом вес тела на впереди стоящую ногу. Хомхоев при моем ударе левой рукой отпрянул туловищем назад, и я не дотянулся до противника, но при последовавшем сразу же ударе правой рукой я одновременно сделал шаг вперед и достал на излете кулаком лицо Хомхоева. Удар на излете получился не сильный, но попал в нос чеченцу, и у него из ноздрей просочилась струйка крови. Я тогда не знал еще, как священно чеченцы относятся к крови. Это у нас, славян, можно разбить друг другу морду до крови и забыть об этом через пять минут, а у чеченцев за кровь надо мстить.

После моего нападения Хомхоев остановился, поднес кисть к своему носу, увидел на пальцах кровь и хотел было броситься на меня, но здесь, к моему счастью, в расположение казармы зашел офицер. Прозвучала команда «смирно» от дежурного солдата, стоявшего у входных дверей. Это зашел командир роты. Он сразу скомандовал дежурному «вольно», и дежурный повторил громко этот приказ для всех. Офицер направился в противоположную от нас сторону, но мог видеть и наше расположение. Драться дальше было нельзя, так как это было чревато тем, что командир роты нас увидит. Мы некоторое время стояли молча и смотрели с Хомхоевым друг другу в глаза.

– Ты мне кровь сделал, – наконец сказал он ледяным тоном. А потом неожиданно и резко саданул меня ребром ладони по шее. Удар был хлесткий и, наверное, сильный, но я его не почувствовал, так как был весь в сильном напряжении. Хомхоев отвел руку и все так же стоял спокойно, с ненавистью глядя на меня сверху. Я не знал, что делать при офицере, и тоже стоял, опустивши руки вдоль туловища, но сжал кулаки. Я ждал очередного замаха соперника и готов тогда уже, несмотря ни на что, броситься на него. Но Хомхоев больше не поднимал рук, а просто злобно и холодно смотрел на меня. Так смотрят боксеры на профессиональном ринге, когда их ставят в полуметре друг от друга перед началом боя.

Офицер тем временем дошел до старшины и дал команду на всеобщее построение.

– Я никогда не буду твоей шохой, – ответил я, собираясь идти снять солдатские тапки и надеть сапоги.

Хомхоев меня не понял. Он спросил:

– Что такое – шоха?

Я удивился, что у них не знают того, что в Алма-Ате знает каждый старшеклассник в школе.

– Шоха – значит, шестерка. Тот, который выполняет все, что ему говорят.

Судя по напряженному лицу Хомхоева, он так и не понял, что я ему хотел сказать, но времени на разговор уже не было, надо было готовиться к всеобщему построению.

После этого случая мы долго с Хомхоевым не встречались лицом к лицу. Он, конечно, мог ночью меня поднять со своими земляками и отдубасить как следует. Если боялся, что потом я на него донесу, то это можно было сделать втемную. А может быть, Хомхоев знал от других, что в роте кто-то стучит замполиту о драках в казарме. По крайней мере дальнейших конфликтов с этим чеченцем у меня не было. Правда, месяца через три, зимой, когда наш полк был на учениях, мы вновь столкнулись с Хомхоевым. Продолжительность тех учений была дней пять. Мы спали в палатках по 15 человек, топя печку буржуйку, но все равно было холодно: мороз 20 градусов на улице, и в палатке 7–10 градусов тепла максимум, если топить хорошо.