Чернобыльская молитва. Хроника будущего - Светлана Алексиевич Страница 16

А мне тут не так страшно, как там. Мы остались без родины, мы – ничьи. Немцы все уехали в Германию, татары, когда им разрешили, в Крым, а русские никому не нужны. На что надеяться? Чего ждать? Россия никогда не спасала своих людей, потому что большая, бесконечная. Честно говоря, я и не чувствую, что моя родина – Россия, мы воспитывались по-другому: наша Родина – Советский Союз. Вот и не знаешь теперь, как душу спасти? Никто не щёлкает здесь затвором, – уже хорошо. Нам тут дом дали, мужу – работу. Написала письмо своим знакомым, они вчера тоже приехали. Насовсем. Приехали вечером и боялись выйти из здания вокзала, детей не пускали, сидели на своих чемоданах. Ждали утра. А потом видят: люди ходят по улицам, смеются, курят… Им показали нашу улицу, провели до самого нашего дома. Они не могли прийти в себя, потому что мы там отвыкли от нормальной жизни, от мирной. Что вечером можно ходить по улицам. Можно смеяться… А утром они сходили в гастроном, увидели масло, сливки, и там же, в магазине – это все они сами нам рассказывали – купили пять бутылок сливок и тут же их выпили. На них смотрели, как на сумасшедших… А они ни сливок, ни масла два года не видели. Там хлеба не купишь. Там – война… Это нельзя объяснить человеку, который сегодня войны не видел… Только в кино…

У меня там душа была мёртвая… Кого бы я там родила с мёртвой душой? Здесь людей мало… Дома пустые… Живём под лесом… Я боюсь, когда много людей. Как на вокзале… Во время войны… (Заплакала навзрыд и замолчала).

Мать:

– Только о войне… Только о войне могу говорить… Почему сюда приехали? На чернобыльскую землю? Потому что отсюда нас уже не выгонят. С этой земли. Она уже ничейная, Бог её забрал… Люди её оставили…

В Душанбе работала я заместителем начальника вокзала, и был ещё один заместитель, таджик. Наши дети вместе росли, учились, мы сидели за одним праздничным столом: Новый год, Первомай… День Победы… Вместе пили вино, плов ели. Он ко мне обращался: «Сестра. Сестрёнка. Моя русская сестра». И вот он приходит, а мы сидели в одном кабинете, останавливается перед моим столом и кричит:

– Когда ты, наконец, в свою Россию укатишь? Это – наша земля!

В ту минуту я думала, что мой разум не выдержит. Подскочила к нему:

– Куртка на тебе откуда?

– Ленинградская. – Ответил от неожиданности.

– Снимай русскую куртку, гад! – сдираю с него куртку. – Откуда шапка? Хвалился, что из Сибири прислали! Снимай шапку, гад! Рубашку давай! Штаны! Их на московской фабрике шили! Они тоже русские!

До трусов бы раздела. Здоровенный мужчина, я ему по плечо, а тут, откуда сила взялась, все бы с него содрала. Вокруг уже люди собрались. Он вопит:

– Иди от меня, бешенная!

– Нет, отдавай все моё, русское! Я все своё заберу! – Я чуть разума не лишилась. – Носки снимай! Туфли!!

Работали мы днём и ночью… Составы идут переполненные – бегут люди… Много русских людей тронулось с места…Тысячи! Десятки тысяч! Сотни! Ещё одна Россия. Отправила я в два часа ночи московский поезд, остались в зале дети из города Кургана-Тюбе, не успели на московский. Я их закрыла, я их спрятала. Подходят ко мне двое. С автоматами.

– Ой, ребята, что вы тут делаете? – А у самой сердце задрожало.

– Сама виновата, у тебя все двери нараспашку.

– Я поезд отправляла. Не успела закрыть.

– Что там за дети?

– Это наши, душанбинские.

– А может, они из Кургана? Кулябские?

– Нет-нет. Наши.

Ушли. А если бы открыли зал? Они бы всех… И мне заодно – пулю в лоб! Там одна власть – человек с ружьём. Посадила я детей утром на Астрахань, приказала, чтобы их везли, как арбузы, двери не открывали. (Сначала молчит. Потом долго плачет.) Разве есть что-нибудь страшнее человека? (Опять замолкает.)

Уже, когда здесь шла по улице, через минуту оглядывалась, мне казалось, что кто-то за спиной наготове… Ждёт. Дня там не проходило, чтобы я о смерти не думала… Всегда из дому во всем чистом выходила – в свежевыстиранной блузке, юбке, в чистом бельё. А вдруг убьют! Сейчас по лесу хожу одна и никого не боюсь. Людей в лесу нет, ни одного человека. Иду, вспоминаю: то ли было все это со мной, то ли нет? Другой раз охотников встретишь: с ружьём, собакой и дозиметром. Это тоже люди с ружьём, но не такие, они за человеком не гоняются. Стрельбу услышу, знаю, что по воронам стреляют или зайца гонят. (Молчит.) Поэтому мне здесь не страшно… Я не могу бояться земли, воды… Я человека боюсь… За сто долларов на базаре он там покупает автомат…

Я вспоминаю парня. Таджика… Он гнался за другим парнем… За человеком гнался!! Как он бежал, как дышал, я сразу поняла, что он хочет убить… Но тот спрятался… Убежал… И вот этот возвращается, идёт мимо меня и говорит: «Мать, где у вас тут можно воды попить?» Обычно так спрашивает, как ни в чем не бывало. У нас на вокзале бачок с водой стоял, я ему показала. И вот смотрю ему в глаза и говорю-говорю: «Зачем вы друг за другом гоняетесь? Зачем убиваете?» И ему будто даже стыдно стало. «Ну, мать, ты давай тише». А когда они вместе, они другие. Будь их трое или хотя бы они вдвоём, поставили бы меня к стенке. С одним человеком ещё можно говорить…

Из Душанбе приехали в Ташкент, а дальше надо – в Минск. Нет билетов – и все! У них хитро устроено, пока взятку не дашь, в самолёт не сядешь, бесконечные придирки – то к весу, то к объёму: это нельзя, то убери. Два раза на весы гоняли, еле сообразила. Деньги всунула… «Вот так бы давно, а то спорит тут». Как все просто! А до этого… Контейнер у нас – две тонны, заставили разгрузить. «Вы едете с горячей точки, может, оружие везёте? Анашу?» Я пошла к начальнику и у него в приёмной познакомилась с хорошей женщиной, она меня первая вразумила: «Ничего вы тут не добьётесь, а будете требовать справедливости, ваш контейнер выбросят в поле и разграбят то, что вы привезли». Ну, что делать? Ночь не спали, разгрузились, что у нас там: шмотки, матрацы, старая мебель и старый холодильник, два мешка книг. «Вы, наверное, ценные книги везёте?» Посмотрели – «Что делать?» Чернышевского, «Поднятая целина» Шолохова… Посмеялись. «А сколько у вас холодильников?» – «Один, да и тот нам разбили». – «Почему не взяли декларации?» – «Ну откуда нам было знать? Первый раз с войны едем…». Мы потеряли сразу две родины – свой Таджикистан и Советский Союз…

Хожу по лесу, думаю. Наши все у телевизора сидят: как там? Что там? А я не хочу.

Была жизнь… Другая жизнь… Я там считалась большим человеком, есть у меня воинское звание – подполковник железнодорожных войск. Тут сидела безработная, пока не устроилась уборщицей в горсовете. Полы мою… Прошла жизнь… А на вторую у меня уже нет сил… Одни нас тут жалеют, другие недовольны: «Беженцы картошку воруют. По ночам выкапывают». В ту войну, моя мама вспоминала, люди больше друг дружку жалели. Недавно под лесом коня одичавшего нашли. Мёртвого. В другом месте – зайца. Они были не убитые, а мёртвые. Об этом все забеспокоились. А нашли мёртвого бомжа, как-то незаметно прошло.

К мёртвому человеку люди везде привыкли…