Время красивых людей - Елизавета Мусатова Страница 16

– Я вот это нашел, – в кухню зашел Мика с компактной картонной коробочкой в руке. – Это пригодится?

Алиса повернулась. Мика мазнул взглядом по ее рукам. Она быстро подтянула кромку мешочка, дернула шнурок, бросила кроссовки на диван.

– Это ружейные патроны. Охотничьи. Для них еще ружье надо найти. Хотя возьми, пусть Марко к себе в карманы упакует.

Взяла с дивана ключи, положила в поясную сумку, застегнула молнию и вышла в коридор.

– Кроссовки свои не возьмешь? – спросил в спину Мика.

Алиса остановилась. Пальцы автоматически затеребили язычок молнии. Всего-то и нужно, что пройти обратно, подцепить мешочек за шнурок. Он двойной, длинный, завязан петлей. Можно попробовать продеть руки и носить на манер рюкзака. Можно закинуть на плечо и прижать рукой к боку. Можно попросить Марко спрятать в недрах его надежной куртки. Можно примотать к рюкзаку, как делают туристы и хиппи со свернутыми резиновыми ковриками. Можно повернуться к Мике и спросить, зачем.

Спросить, стоят ли эти кроссовки всех усилий, который сейчас придется потратить, чтобы не потерять их и выносить до безопасного места. Когда она выведет их из самого пекла и чертоги революционного Аида останутся за плечами, что сделает Мика, когда она подойдет к нему с этим мешочком в руках и напомнит, что это из-за него она не оставила их в разоренной войной квартирой в старом доме. Когда снова станет можно, вспомнят ли они оба, что сегодня они должны были танцевать в пустой студии среди плюшевых кресел и атласных ламп-корсетов? Когда они оба выйдут вверх по течению к устью Стикс и Ахеронта туда, где над горизонтом после длинной ночи занимается красноватое солнце, захочет ли один танцевать с другим?

За эти два дня Мика, который даже ходил, как по паркету скользил, Мика, которого знали по всей Европе за его ловкие быстрые ступни, Мика, который дышал на танго-бит, ни разу не сделал ни одного танцевального па, ни простенькой разминки после неудобной ночи, не включил в телефоне музыку. Захочет ли вообще кто-то из них когда-нибудь танцевать? Сможет ли?

– Думаешь, стоит взять? – спросила Алиса.

Мика пожал плечами.

«Скажи, что ты бы взял. Скажи, пожалуйста».

«Скажи, что не нужно. Скажи, что не понадобятся они там, куда мы сейчас выйдем».

«Скажи что-нибудь».

– Твои кроссовки. Тебе решать.

Он развернулся и вышел.

Марко уже обувался, прямо с рюкзаком на спине. Мика помог госпоже Марии выйти из спальни. На ней было свежее платье, кожаные туфли на низком каблуке и другая пара перчаток. Мика нес в руке легкий вязаный кардиган.

– Переобуться бы бабуле, навернется еще, – сказал Марко с порога.

– Я просил. Она не согласилась. Сказала, дама без каблука и шляпки из дома не выходит. И она не бабуля.

Марко только фыркнул. Затянул потуже шнурок на берце, разогнулся.

– Готово. Последний рейд сделаю, пока прихорашиваетесь.

– Собрались же уже.

– На всякий случай.

Пока Марко обходил квартиру, Мика подал госпоже Марии кардиган и помог одеться. Пуговицы она застегнула сама, а потом задержалась у настенного зеркала. Достала из кармана кардигана уже потертую гильзу с губной помадой и тщательно, неторопливо провела по нижней губе, по верхней, острым кончиком подкрасила уголки губ.

– Русская! – подал голос Марко из кухни. – Ты тут, кажись, забыла кой-чего.

– Я всё взяла! – поспешила Алиса. – Идем, некогда.

Она затылком чувствовала, как Мика на нее смотрит.

Дальше они втроем стояли у двери и прислушивались. Прятаться было не от кого. По улицам сновали люди, в подъезде чьи-то ноги то и дело топали то вверх, то вниз по лестницам. Алиса подумала, что сейчас они вчетвером стоят у двери не из опаски, а потому, что пока дверь закрыта, мир все еще остается за порогом, снаружи, даже после того, как вломился в их убежище с ноги, вышибив все стекла.

– Русская, ты чего? – шепотом спросил Марко.

Алиса сначала не поняла, а потом почувствовала: по щекам течет. Она отвернулась и стерла слезы тыльной стороной ладони. Посмотрела на коридор, на настенное зеркало, ключницу, распахнутые двери в осиротевшие разоренные комнаты.

Она не попрощалась сегодня утром со своей светлой студией-гарсоньерой, в которой окна выходили на зелень, солнце и маршрут цыганского мусорного фургончика. Не попрощалась с последней квартирой в России, из которой выезжала на военный аэродром в четыре часа утра с дорожной сумкой через плечо и ноутбуком в рюкзаке. За двадцать пять лет работы она приучила себя думать про дом как про четыре стены и крышу. Как хирургу нельзя думать о своих пациентах как о людях, так ей нельзя думать о жилище как о доме, потому что слишком хорошо знала, как внезапно вспыхивают и быстро горят дома, и как долго потом мечется этот огонь, который давно угас в реальном мире вещей, где-то внутри, выжигая землю в пепел. Выгорание лечится только прикладыванием холода снова и снова, пока обожженные участки не потеряют чувствительность, а потом будут требовать больше льда, чтобы снова не стало больно.

Сейчас, стоя на пороге дома, она за секунду пролистала все свои квартиры как фотокарточки в альбоме. Аккуратные, безликие квартиры, в которых в восемнадцать еще были постеры на стенах и безделушки с блошиных рынков на полочках, после тридцати оставался только минимум хозяйской мебели да снимки с официальных мероприятий, где чьи-то влиятельные руки пожимают Алисину ладонь, а к сорока и снимки она уже не распаковывала из картонной коробки.

Подумала, как здесь жили Мария с Йоцей. Были ли у них дети. Навещали ли они ее после смерти мужа: может, привозили продукты, сидели за столом за чашкой домашнего кофе с бархатистым кусочком рахат-лукума на блюдце рядом с чашкой и чоканем с ракией, пересказывали ей истории своих жизней, которые иногда, в моменты редкого просветления, пробивались сквозь пелену амнезии. А может, не было никаких моментов, и голоса из внешнего мира госпожа Мария слышала в своей голове из уст совсем других людей, которых и в живых-то уже нет. Эти люди жили только в ее ненадежной памяти да в этой квартире. По спальне ходил невидимый Йоца, в кладовке жила невидимая Ясмина, по коридору топотал невидимый хулиган Сале с приятелями.

В этот дом они зашли без воли и ведома хозяйки, и принесли с собой войну, а теперь забрали его жизнь, и хозяйку забрали. Никто не знает, будет ли еще стоять этот дом вечером, и что еще заберется в квартиру через беззащитные оконные проемы, и вернется ли сюда когда-нибудь госпожа Мария.

По мертвым, по крайней мере, устраивают поминки, где люди собираются, чтобы поговорить об умершем. Его проводить добрыми словами, себе напомнить, сколько жизни было, попробовать сохранить ее хоть в словах, хоть в историях, хоть в хмельном смехе и непременных анекдотах, во все более сбивчивых байках о неловких и смешных случаях, которые когда-то переживали вместе с этим человеком. Людям нужна путеводная ниточка, дорожка из камешков в страшном сказочном лесу, по которой можно вернуться из гостей у смерти на сторону жизни. Пока однажды не окажется, что вместо камешков были хлебные крошки, которые склевали черные птицы.