Американская мечта - Норман Мейлер Страница 16

– Верно.

– Подошла к окну и раскрыла его.

– Нет, я открыл окно за несколько минут до этого. Она пожаловалась на духоту и попросила меня распахнуть окно.

Говоря это, я дрожал от холода, потому что окно было по-прежнему распахнуто.

– Простите мне мою настырность, – сказал Робертс, – но суицидные дела самые гиблые, если только не закончить их сразу же. Мне придется задать вам несколько непростых вопросов.

– Спрашивайте о чем хотите. Едва ли что-нибудь еще может меня задеть.

– Ладно. Тогда, прошу прощения, скажите, вступали ли вы с вашей женой в интимные сношения нынешней ночью?

– Нет.

– Хотя и выпивали с ней.

– Выпили порядочно.

– Она была пьяна?

– Она выпила очень много. Но пьяна не была. Дебора умела не напиваться.

– Но, может быть, вы с ней ссорились?

– Если можно так выразиться.

– Пожалуйста, поясните.

– Она была в жутком настроении. И сказала мне несколько гадостей.

– И вы не вспылили?

– Я к этому привык.

– Не затруднит ли вас передать, что именно она говорила?

– А в чем жены всегда обвиняют своих мужей? Они так или иначе дают вам понять, что вы слабак.

– Иногда жены жалуются на то, – возразил Робертс, – что мужья лезут под каждую юбку.

– У меня своя личная жизнь. У Деборы была своя. Люди из ее круга предпочитают строить брачные отношения на принципах невмешательства.

– Звучит довольно мирно.

– Хотя, честно говоря, все это было далеко не мирно. Дебора впадала по временам в глубочайшую депрессию. Но старалась держать свои печали при себе. Она была гордой женщиной. Не думаю, чтобы даже ее ближайшие друзья знали, сколь глубока ее депрессия. Когда ей становилось плохо, она ложилась в постель и не вставала сутки, а то и двое. Но старалась никогда никому не жаловаться. Я не слишком часто с ней виделся в этот последний год, но вы можете расспросить служанку.

– Парочка наших ребят как раз сейчас с ней толкуют, – сказал другой детектив с широкой блаженной улыбкой, как будто единственное, чего он желал от жизни, – это подбодрить меня.

– Как насчет кофе? – спросил я.

– Варится, – ответил Робертс. Он подошел к двери, глянул на нижний этаж и вернулся. – И что же ее так печалило? – продолжил он без особого нажима.

– Она была верующей. Чрезвычайно набожной католичкой. А я не католик. Полагаю, ей казалось, что, живя со мной в браке, она совершает смертный грех.

– И она, как чрезвычайно набожная католичка, решила покончить жизнь самоубийством, чтобы спасти свою бессмертную душу?

Возникло нечто вроде мимолетной паузы.

– У Деборы была неординарная натура, – сказал я. – Она часто разговаривала со мной о самоубийстве, особенно в периоды своей депрессии. И особенно в последние два года. У нее, знаете ли, был выкидыш, и она больше не могла иметь детей.

Но, произнеся это, я навлек на себя серьезную опасность. Не со стороны следователей, а, скорее, со стороны некоего инстинкта, глубоко засевшего во мне. Этот инстинкт вдруг разросся до чудовищного отвращения: ведь Деборин выкидыш был утратой не только для нее, но и для меня.

И все же не оставалось ничего другого, как продолжать.

– Не думаю, что дело было только в выкидыше. У Деборы возникло ощущение, будто с ней что-то неладно. Ей казалось, она одержима бесами. Говорит это вам что-нибудь?

– Нет, – ответил Робертс. – Я не знаю, как включить бесов в полицейский рапорт.

Второй детектив опять благодушно махнул мне рукой.

– Робертс, сдается мне, вы не из тех, кто совершает самоубийство, – сказал я.

– Да, не из тех.

– Ну хорошо, но не находите ли вы, что немного милосердия было бы весьма кстати, когда вы пытаетесь понять суицидальную натуру?

– Вы не перед телекамерой, мистер Роджек, – ответил Робертс.

– Да ладно вам, я знаю, перед кем я и перед чем. Я стараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы хоть что-то растолковать вам. Или вам было бы приятнее, если бы я был оглушен горем?

– Я сказал бы, что это выглядит более убедительно.

– Не означает ли это замечание, что вы меня в чем-то подозреваете?

– Послушайте, мистер Роджек, погодите-ка минутку, и нечего сразу же тащить меня к барьеру. Там, внизу, должно быть, уже околачиваются газетчики. У морга их соберется целая толпа, а другая толпа будет ждать у полицейского участка. Думаю, вы не удивитесь, увидев завтра эту историю на первых полосах. Может быть, и на самой первой. Вас изрядно огорчит любая неточность в газетах, а любая неточность в полицейском рапорте и вовсе уничтожит вас навеки. Мой долг полицейского офицера – выяснить все факты и расположить их в надлежащем порядке.

– Включая информацию для прессы?

– Я сотрудничаю с ними круглый год, встречаюсь каждый день. С вами я буду работать сегодня и, может быть, завтра и, будем надеяться, не более того. И вот что хочу разъяснить вам. Я должен иметь основания спуститься вниз, выйти к репортерам и заявить: «Думаю, она сама выбросилась, и оставьте этого несчастного ублюдка в покое». Поняли меня? Мне не хотелось бы говорить им: «Этот мужик с говнецом, может, он ее и столкнул».

– Ладно, – сказал я. – По крайней мере, откровенно.

– Как вам будет угодно. Вы вправе не отвечать на мои вопросы и вызвать адвоката.

– У меня нет желания вызывать адвоката.

– Ну, может, он вам и не помешал бы.

– Я не хочу вызывать адвоката. И не понимаю, зачем он мне нужен.

– Тогда продолжим беседу.

– Если вы хотите понять мотивы Деборы так, как их понимаю я, вам придется довольствоваться моей интерпретацией.

– Вы говорили о бесах, – сказал Робертс.

– Да, Дебора верила, что она одержима ими. Считала себя воплощением зла.

– Она боялась ада?

– Да.

– Итак, мы вернулись на прежнее место. Набожная католичка боится попасть в ад и решает спасти душу самоубийством.

– Именно так, – сказал я.

– Именно, – кивнул Робертс. – А вы могли бы повторить все это в присутствии священника, вот прямо сейчас?

– Ему будет так же трудно понять это, как и вам.

– Тогда все же попробуйте убедить меня.

– Не так-то просто начать, – сказал я. – Что там с кофе?

Второй детектив, тот, что был выше и старше, встал и вышел из комнаты. Пока он отсутствовал, Робертс молчал. Время от времени он поглядывал то на меня, то на фотографию Деборы в серебряной рамке, стоящую на письменном столе. Я закурил и протянул ему пачку.