В аду повеяло прохладой - Максуд Ибрагимбеков Страница 15

Марион с надеждой посмотрела на мужа.

– Клод, что думаешь ты?

– «Если человек долго сражается с чудовищами, то он и сам может превратиться в чудовище». Когда в училище я впервые услышал это изречение Ницше, оно показалось мне лишенным смысла. Я бы и в эту чудовищную историю с военнопленными не поверил, если бы сегодня не разговаривал с помощником президента Франции. Все подтвердилось: по требованию советской стороны высылка военнопленных началась. Из Франции в СССР уже выслано сто шестьдесят тысяч бывших военнопленных. Об их судьбе ничего неизвестно. Думаю, скоро волна выселений докатится и до юга Франции. Ситуация непреодолимая. Судите сами: Советский Союз потребовал у своих союзников по антигитлеровской коалиции выдачи своих граждан, и те согласились. Все происходит в соответствии с законами этих стран.

– И ты останешься спокойным, когда за Сеймуром и Виктором придет полицейский в сопровождении советских конвоиров?

– Будем спокойно отстреливаться! – усмехнулся Клод. – Успокойся, Марион. За Сеймуром и Виктором не придут. Оба они награждены орденами и медалями Франции, у них есть вид на жительство. Очень скоро они получат французское гражданство, и с того дня будут подчиняться только законам Французской республики.

– Сучий потрох! – вдруг вырвалось у Виктора.

При всеобщем молчании Клод вопросительно посмотрел на Виктора:

– Первый раз слышу такие слова. Что они означают?

– Ну, как тебе сказать, чтобы было понятно, – смутился Витек. – Видишь ли, Клод, с точки зрения, например, кулинара, стоматолога или военного летчика, эти слова абсолютно бессмысленны. Употребляются они только в тех случаях, когда надо объединить в одно целое честь, достоинство и заслуги какого-нибудь человека. Тогда они становятся незаменимыми. Вот послушай: товарищ Сталин – несомненно освободитель Европы, Генералиссимус, отец народов, Герой Советского Союза и уже в довершение, исключительно ради справедливости – объединяющий смысл: сучий потрох – чтоб он сдох, ублюдок! Ну как?

– Я не думаю, что гражданину Франции следует так резко отзываться о руководителе союзного государства, – рассудительно сказал командор Клод Вернье. – Но, в конце концов, если очень хочется, это твое право.

– Да, – согласился Виктор Самарсков, – очень хочется! И право на это я заслужил.

Виктор довез Сеймура домой. Всю дорогу они молчали.

– Не пойму, отчего это ты такой мрачный? Чем ты расстроен? – спросил Виктор, когда Сеймур выходил из машины. – Все ведь устроилось лучшим образом.

– Ты понял, нас хотят вернуть домой как преступников?! Стыдно…

– Зря тебе стыдно. Ты не предал свою страну, это она тебя предала, пусть ей и будет стыдно.

– Страна не может предать, предают люди.

– Вот именно, люди, а еще точнее один человек: сучий потрох, сдох бы поскорее, усатый ублюдок!

Еще через две недели Клод пригласил их к себе домой. Не скрывая радости, за празднично накрытым столом Марион и Клод объявили, что наконец-то преодолена бюрократическая волокита и с сегодняшнего дня Сеймур и Виктор официально признаны гражданами Франции. И отныне, куда бы они ни поехали с французским паспортом, им везде гарантирована безопасность. Марион рассказала, что, находясь с отцом в США, они как граждане Франции никогда не испытывали ни малейшей дискриминации и всегда ощущали себя полноправными членами тамошнего общества. Обычно немногословный, Сеймур от них с Виктором высказал сердечную благодарность, потому что действительно был на седьмом небе от счастья.

Дальше оказалось не все так просто. Когда были оформлены все документы, Виктор отказался уезжать из Франции. Он сказал, что ему некуда ехать, дома его никто не ждет и сам он никого не жаждет там видеть.

– А без этого, – добавил Виктор, – слово «родина» для нормального человека – пустое сотрясение воздуха.

Сеймур знал, что родственников у Виктора в Перми нет, мама умерла, когда ему было четырнадцать лет, а с отцом, после того как тот женился второй раз, их отношения разладились окончательно. Он уговаривал Виктора поехать с ним, привел множество заманчивых доводов, способных убедить его переехать на постоянное жительство в Баку и окончить там медицинский институт.

– Ты подумай и скажи мне, где человеку лучше быть чужим – в Париже или в Баку? – в ответ на это спросил Витек.

– Подумал и говорю: в Баку чужим ты себя ощущать не будешь.

– Виктор Самарсков везде чужой, – серьезно сказал Витек.

– Спорить с Чайльд-Гарольдом в двадцатом веке труднее, чем я думал, – усмехнулся Сеймур.

– Чайльд Гарольд для меня пустой фанфарон, который бесился с жиру. Ты лучше не спорь, а записывай, говорю бесплатно: быть чужим в Париже или в Альби гораздо лучше, чем быть чужим в Баку или Перми. Ну как, нравится тебе афоризм? Эхо до тебя доносится?

– Ничего не понимаю. Ты ведь так надеялся вернуться!

– Я и тебе не советую ехать.

– Не поеду, если объяснишь, почему после стольких лет ожидания мне не надо возвращаться.

– Говорю тебе: не надо! Я в этом уверен. Ты же знаешь, я человек интуитивный и все чувствую. Короче говоря, я не боюсь, но знаю, что еще один концлагерь я не выдержу. И ты тоже не выживешь.

– Странные мысли. Никаких концлагерей больше не будет! Витек! Ты подумай. Прошу тебя. До отхода поезда еще сутки. Подумай.