Брайтонский леденец - Грэм Грин Страница 15

— Я бы очень хотела к Шерри, — сказала Роз.

— Вы уже получили деньги за ту карточку?

— Да. Получила сегодня утром.

— Никто не приходил к вам и ни о чем не расспрашивал?

— Нет, нет. Но какой ужас, что он умер таким образом! Правда?

— Вы видели его фото?

Роз подошла вплотную к перилам и подняла бледное личико к Малышу.

— Да ведь это был не он. Вот чего я не понимаю.

— Люди часто иначе выглядят на фотографиях.

— У меня хорошая память на лица. Это был не он. Они, наверное, плутуют. Газетам нельзя верить.

— Идите сюда, — сказал Малыш. Он отвел ее за угол, подальше от музыки, в еще более уединенное место, где молния на горизонте и гром казались еще ближе. — Вы мне нравитесь, — продолжал он, и неуверенная улыбка искривила его губы, — и я хочу предупредить вас. Этот парень, Хейл, я о нем кое-что слышал. Он был замешан в разные дела.

— В какие дела? — прошептала Роз.

— Неважно, в какие. Я только хочу предупредить вас для вашей же пользы… Вы получили деньги… На вашем месте я забыл бы об этом, забыл бы все об этом парне, который оставил карточку. Он умер, правильно? Вы получили деньги. И дело с концом.

— Все это правильно, — проговорила Роз.

— Можете называть меня Пинки, если хотите. Мои друзья так меня называют.

— Пинки, — робко повторила Роз, и в тот же миг удар грома разразился у них над головой.

— Вы читали о Пэгги Бэрон?

— Нет, Пинки.

— Это было во всех газетах.

— Я не читала никаких газет, пока не получила эту работу. Дома мы не могли выписывать газеты.

— Она связалась с одной шайкой, и к ней потом приходили разные люди и допытывались. Это опасно.

— Я бы никогда не стала связываться с такой шайкой, — сказала Роз.

— Иногда это не от нас зависит. Просто так получается.

— А что с ней произошло?

— Испортили ей физиономию. Она потеряла один глаз. Плеснули ей в лицо серной кислотой.

Роз прошептала:

— Серной кислотой? Что такое серная кислота? — И молния осветила деревянную смоляную сваю, разбивающуюся об нее волну и ее бледное, худенькое, испуганное лицо.

— Вы никогда не видели серной кислоты? — спросил Малыш, усмехаясь в темноте. Он показал ей маленькую склянку. — Вот серная кислота. — Он вытащил пробку и налил немного на деревянную обшивку мола; кислота зашипела и задымилась. — Она горит, — сказал Малыш. — Понюхай. — И он поднес склянку к ее носу.

Задыхаясь, она прошептала:

— Пинки, вы ведь не хотите…

— Я тебя разыграл, — ловко солгал он. — Это не серная кислота, это просто спирт. Я хотел предостеречь тебя, вот и все. Мы с тобой подружимся. А я не хочу, чтобы у моей подружки было обожженное лицо. Ты мне скажешь, если кто-нибудь станет расспрашивать тебя. Кто бы то ни был. Запомни. Сразу же звякни в пансион Билли. Три шестерки. Легко запомнить.

Он взял ее под руку и повел прочь с пустынного края мола назад, мимо освещенного концертного зала, сквозь музыку, несущуюся к берегу, наводящую на него щемящую тоску.

— Пинки, — сказала она, — я не хочу ни во что вмешиваться. Я никогда не вмешиваюсь ни в какие дела. Я никогда не была любопытной. Вот вам крест.

— Ты хорошая девочка, — сказал он.

— Вы ужасно много знаете обо всем, Пинки, — воскликнула она со страхом и восхищением. И вдруг, когда оркестр заиграл избитый лирический мотив: «Прелестна на взгляд, так сладко обнять и небо само…», яд злобы и ненависти подступил к губам Малыша.

— Приходится много знать, а то пропадешь. Пошли, сходим к Шерри.

Как только они сошли с мола, им пришлось пуститься бегом: такси окатывали их водой; гирлянды цветных лампочек вдоль набережной Хоува светили тускло, как керосиновые лампы, сквозь пелену дождя. Они отряхнулись, как собаки, в нижнем зале кафе Шерри, и Роз увидела, что на лестнице, ведущей на галерею, стоит очередь.

— Здесь полно, — разочарованно сказала она.

— Ну что ж, останемся внизу, — ответил Малыш и так непринужденно заплатил три шиллинга, как будто был здесь завсегдатаем.

Они прошли мимо столиков, где сидели девушки с яркими, отливающими металлическим блеском, волосами, с маленькими черными сумочками в руках — платные партнерши, ожидавшие приглашения. Горели цветные фонарики: зеленые, розовые и синие.

— Как здесь чудесно, — сказала Роз. — Это напоминает мне…

И пока они шли к столику, она вслух рассказывала обо всем, что напоминали ей огни, мотив, который наигрывал джаз, толпа на танцевальной площадке, пытающаяся отплясывать румбу. У нее был огромный запас немудреных воспоминаний, и когда она не жила в будущем, она жила в прошлом. Что до настоящего… Она проходила сквозь него так быстро, как только могла, убегая от одного, стремясь к другому, и поэтому говорила всегда слегка запыхавшись, и сердце ее колотилось от жажды избавления или от ожидания. «Я сунула тарелку под передник, а она и говорит: „Роз, что это вы там прячете?“» А мгновение спустя она уже с глубоким восхищением устремила на Малыша свои широко раскрытые, наивные глаза, полные уважения и надежды.

— Что ты будешь пить? — спросил Малыш.

Она не знала даже названий напитков. На Нелсон-Плейс, откуда она появилась у Сноу и на Дворцовом молу, словно крот, выбравшийся из норы на дневной свет, она никогда не была знакома с мальчиком, у которого хватало бы денег, чтобы предложить ей что-нибудь выпить. Она сказала бы: «Пиво», — но у нее еще не было случая выяснить, любит ли она пиво. Мороженое за два пенса с трехколесной тележки «Эверест» — дальше этого ее представления о роскоши не простирались. Она беспомощно таращила глаза на Малыша. Он резко спросил:

— Что ты любишь? Я же не знаю, что ты любишь.

— Мороженое, — сказала она разочарованно, но заставлять его ждать дольше не могла.

— Какое мороженое?

— Обыкновенное мороженое, — ответила она. За все годы, проведенные в трущобах, «Эверест» не мог предложить ей большого выбора.

— Ванильное? — спросил официант. Она кивнула; она подумала, что это будет такое, какое ей всегда приходилось есть прежде; так оно и оказалось, только его было больше, а в остальном с таким же успехом, держа его между двумя вафлями, она могла бы сосать это мороженое возле трехколесной тележки.

— Ты покладистая девочка, — сказал Малыш. — Сколько тебе лет?

— Семнадцать, — вызывающе ответила она; по закону мужчине нельзя было встречаться с девушкой моложе семнадцати лет.

— Мне тоже семнадцать, — сказал Малыш, и серые глаза, никогда не бывшие юными, с презрением посмотрели в глаза, только сейчас начавшие кое-что узнавать. Он спросил: — Ты танцуешь?