Пенелопиада - Маргарет Этвуд Страница 14

Антиной первым из женихов пал от руки Одиссея. Спектакль со стрелой он затевает мне в упрек, но мне и дела нет. Этот тип как был при жизни ходячей чумой, так и остался.

— Приветствую, Антиной, — сказала я. — Вынул бы ты эту стрелу, что ли.

— Это стрела моей любви, о божественная Пенелопа, о прекраснейшая и разумнейшая из жен, — ответил он. — Хоть она и пущена из лука славного Одиссея, но жестоким лучником, направившим ее в цель, был сам Купидон. Я ношу ее в память о той великой страсти, что я питал к тебе и унес с собою в могилу.

Трепать языком в таком духе он мог до бесконечности: сказывалась практика, которой при жизни ему хватало.

— Ладно тебе, Антиной, — перебила я. — Мы мертвы. Что толку нести всю эту чушь? Здесь ты этим ничего не добьешься. Все и так знают, какой ты лицемер, — нет нужды лишний раз это доказывать. Так что будь паинькой, убери стрелу. Она тебе не к лицу.

Он бросил на меня печальный взгляд — глаза у него были как у побитого спаниеля.

— При жизни беспощадная, безжалостна и в смерти, — вздохнул он.

Но стрела исчезла и пятна крови тоже, и зеленовато-бледное лицо вновь стало нормального цвета.

— Спасибо, — сказала я. — Так лучше. Теперь мы можем поговорить как друзья, и, как друг, объясни мне наконец: почему вы, женихи, рисковали жизнью, так возмутительно обращаясь со мной и Одиссеем, и не однажды, не дважды, а долгие годы? Ведь вас предупреждали. Прорицатели предсказывали, что вас постигнет беда, и сам Зевс посылал птичьи знамения и вещие раскаты грома.

Антиной вздохнул.

— Боги желали нашей гибели, — ответил он.

— Это обычная отговорка для всех, кто плохо себя ведет, — возразила я. — Скажи мне правду. Моя божественная красота туг ни при чем. К концу этой истории мне стукнуло тридцать пять, заботы и слезы состарили меня до времени, и мы с тобой оба прекрасно помним, что я уже тогда раздалась в талии. Когда Одиссей отплыл в Трою, вы, женихи, еще и на свет не родились или были младенцами, как мой сын Телемах, во всяком случае детьми, так что я в прямом смысле слова вам в матери годилась. Вы расписывали в красках, как при виде меня у вас подгибаются колени и как вы мечтаете, чтобы я делила с вами ложе и рожала вам детей, хотя отлично знали, что я уже вышла из детородного возраста.

— Ну, парочку щенков из тебя еще можно было выжать, — съязвил Антиной, с трудом подавив самодовольную ухмылку.

— Вот, уже ближе к истине, — кивнула я. — Предпочитаю честные ответы. Итак, чего вы добивались на самом деле?

— Того, что хранилось в твоей сокровищнице, чего же еще, — ответил он. — Не говоря уже о царстве. — На сей раз ему хватило наглости рассмеяться в открытую. — Какой юноша откажется жениться на богатой и прославленной вдове? Говорят, вдовы с ума сходят от похоти, особенно если муж покинул их или умер так давно, как было с тобой. До Елены тебе, конечно, далеко, но уж с этим мы бы как-нибудь разобрались. Ночью все кошки серы. А то, что ты была старше нас лет на двадцать, — это даже к лучшему: ты умерла бы первой, а нет, так мы бы подсобили, и какая юная красавица-царевна не почла бы тогда за счастье осчастливить богатого вдовца? Ты ведь не думала, что мы и в самом деле по тебе сохнем? Личиком ты не вышла, что греха таить, но ума тебе всегда было не занимать.

Разумеется, я покривила душой, когда сказала, что предпочитаю честные ответы: никто этого не любит, особенно если правда оказывается столь нелестной.

— Благодарю за откровенность, — холодно промолвила я. — Какое это, должно быть, облегчение: наконец-то высказать то, что так долго приходилось скрывать. Можешь вернуть стрелу на место. Если честно, я чуть не прыгаю от радости всякий раз, как вижу ее в твоей лживой прожорливой глотке.

Женихи появились на сцене не сразу. В первые девять или десять лет после отъезда Одиссея мы знали, где он, — естественно, под Троей, — и были уверены, что он жив. Нет, они осадили дворец не раньше, чем огонек надежды замигал и начал угасать. Сперва прибыло всего пятеро, но очень скоро женихов стало десять, а там и пятьдесят. Дальше — больше: никто не хотел пропустить дармовое угощение и брачную лотерею. Точь-в-точь стервятники, заприметившие дохлую корову: сначала один спустится, потом второй, а там, глядишь, уже и со всей округи слетелись.

Они попросту приходили во дворец и объявляли себя моими гостями — а мне ничего не оставалось, как исполнять роль радушной хозяйки. Пользуясь моей слабостью и тем, что некому было встать на мою защиту, они без зазрения совести опустошали наши загоны и кладовые, собственноручно забивали скот, вместе со своими слугами жарили мясо, помыкали моими служанками и щипали их за ляжки, словно у себя дома. И жрали в три горла, я только диву давалась, как в них столько влезало, — будто у них брюхо аж до пяток. Казалось, каждый только и думает, как перещеголять остальных в обжорстве: они надеялись, что угроза нищеты заставит меня сдаться, и горы мяса, груды лепешек и реки вина исчезали в их бездонной пасти, точно сама земля каждый день разверзалась и поглощала мое добро. Заявляя, что будут продолжать в том же духе, пока я не выберу одного из них в мужья, они перемежали свои попойки и пирушки идиотскими речами во славу моей ослепительной красоты, совершенства и мудрости.

Не стану притворяться, будто это не доставляло мне известного удовольствия. Доброе слово и кошке приятно, даже если не веришь ему ни на йоту. Но я старалась смотреть на все это фиглярство как на театр. Какие еще сравнения они изобретут? Который из них убедительнее прочих притворится, что при виде меня едва не лишился чувств от восторга? Время от времени я — в сопровождении двух служанок — выходила в зал, где они пировали: просто чтобы полюбоваться, как они будут лезть из шкуры вон. По части хороших манер обычно побеждал Амфином, хотя он был далеко не самым рьяным. Не скрою, иногда я задумывалась, с кем из них я предпочла бы разделить ложе, если уж до этого дойдет.

А потом служанки рассказывали, как женихи прохаживаются на мой счет, когда я не слышу. Подслушивать моим девушкам не составляло труда: они ведь прислуживали за столом, подавали мясо и вино.

И что же говорили женихи обо мне за глаза? Приведу несколько примеров. «Первый приз — неделя в постели с Пенелопой, второй приз — две недели в постели с Пенелопой». «С лица воды не пить! Просто зажмурься и представь, что ты с Еленой, — уж это-то вольет бронзы в твое копьецо, ха-ха!» «Когда же эта старая сука решится?» «Прикончим ее щенка, избавимся от него, пока не подрос, — этот маленький ублюдок начинает действовать мне на нервы!» «А кто мешает одному из нас просто завалить эту старую стерву и взять свое?» «Нет, ребята, это не по правилам. С победителя всем причитается, или вы уже забыли наш уговор? В этом деле мы все заодно: победа или смерть! Одному из нас — победа, а Пенелопе — смерть: кто победит, должен затрахать ее до смерти, ха-ха-ха!»

Иногда я подозревала, что служанки кое-что присочиняют сами — просто забавы ради или чтобы меня подразнить. Казалось, им нравилось пересказывать мне все эти мерзости — особенно когда я ударялась в слезы и взывала к сероокой Афине: пусть вернет мне Одиссея и положит конец моим страданиям. Тогда и они могли разрыдаться в голос, поплакать и попричитать, попотчевать меня успокоительными напитками. Для них это было облегчение.