Серебряный меридиан - Флора Олломоуц Страница 14

Джим и сам пришел бы сюда. Венеция стала значимой частью его книги. Теперь, когда у него появился литературный агент и контракт с условиями продвижения книги, Джим был обязан бывать и на тех мероприятиях, которые не были связаны ни с театром, ни с его бизнесом. Тринадцатого октября, в среду утром, в Национальной галерее открывалась выставка «Венеция: Каналетто и его соперники».

Джим рассматривал виды похожего на коллаж или мозаику города. Дворец дожей — настолько изящный, что кажется кружевным. Город, доверившийся морю и отдавшийся воде, словно смелая женщина, в груди которой бьется сердце морехода. Архипелаг из плоских глинистых островков неподалеку от Адриатического побережья на северо-востоке Италии. Пристань, залитая водой, ставшая якорем надежды в золотом океане света восходов и закатов для тех, чьим уделом было изгнание. Какая пропасть лежит между шумным миром суетных мегаполисов и видением этого, плывущего по волнам, словно огромный гостеприимный каменный плот, города. Джим, бродя по залам, вспомнил ведуту XVII века — гравюру, изображающую Венецию с высоты птичьего полета, которая принадлежала его предку — граверу Джеку Эджерли. Именно он связал навсегда жизнь своей семьи с миром книг. На гравюре город очень похож на корабль, плывущий под парусами.

Ее он увидел в зале, когда куратор выставки Джоакино Колани рассказывал о ранних эмигрантах Венеции. Она стояла близко к говорившему, стараясь при этом никому не мешать. Слегка отклонившись назад, она замерла мягко и плавно, так, что в ее позе осталось больше движения, чем в прерывистых перемещениях других посетителей. На ней были бежевые свободного кроя брюки и шелковистая черная блуза, воздушными складками ниспадавшая по спине и подхваченная тонким поясом. Это напомнило Джиму что-то очень знакомое. Где-то он видел эту спину. И вспомнил: Флоренция, Гиберти — восточные ворота Баптистерия, Ной, скульптурная группа справа. По его мнению, самая прекрасная женщина в скульптуре, лицо которой никто не видел или видели только избранные. Куратор закончил говорить. Джим подошел к ней и тихо спросил:

— Когда вы жили во Флоренции в пятнадцатом веке…

Она обернулась.

— Джеймс!

— …вы позировали Гиберти?

Она улыбнулась уголками губ.

— Не нужно быть детективом, чтобы догадаться, кто вам рассказал о Флоренции. Остается гадать, что она вам не успела доложить.

Он комично сдвинул брови и мотнул головой. Крупные кудри на лбу колыхнулись, как челка пони. Она заметила, что при этом на его переносице собрались морщинки — глубокие горизонтальные складки вместо суровых вертикальных стрелок между бровями.

— Простите, не понял?

— Не знаю, как насчет пятнадцатого, а в двадцать первом веке я прожила во Флоренции чуть меньше пяти лет.

— Серьезно?

На них обернулись.

— Простите. Я ничего не знал об этом. Просто вы действительно очень похожи на одну из фигур на восточных воротах Баптистерия. Думаю, вы их знаете лучше меня. На панели «Ной» женская фигура справа.

Виола задумалась, вспоминая.

— Вы здесь по заданию редакции или по собственной воле? — спросил Джим.

— У меня выходной.

Он вопросительно посмотрел на нее.

— Я работала в воскресенье. Помните? На вручении «Книжника». За это положен один свободный день на неделе. А вы, Джеймс? — ее глаза засветились, — Венеции так много в вашем романе.

— Да, — кивнул он. — Вы любите Каналетто или кого-то из его соперников?

— Венецию, — она остановилась перед очередным видом Большого Канала. — Я знаю ее наизусть.

Они неторопливо переходили от одного изображения к другому.

— Кстати, Джеймс, я думаю, что «Феникс» оставил в Венеции свой след. Театр там называется «Феникс». Есть отель — «Феникс и артисты». Я много раз в нем останавливалась. И, если вы правы, то это название — «Феникс и артисты» — пожалуй, больше подходит не гостинице, а труппе театра «Глобус».