Приключения сионского мудреца - Саша Саин Страница 14

Брат очень удивился и похвалил меня, когда дома я ему сообщил о «поверженном» Мутко. Чувствовалось, он был приятно поражен, тем более, когда в этот раз увидел не разбитый нос и «собаковидную» рожу, а мои разбитые и распухшие кулаки. Кулаки, к удивлению, не болели, даже какая-то приятная прохлада, как во рту после мятной конфетки! На следующий день брат сам увидел мою работу. Мы стояли на балконе, а Мутко проходил мимо по тротуару, неся свою рожу, прикрытую носовым платком. Мутко шёл по направлению к поликлинике.

Через две недели, возвращаясь вечером домой, я издали увидел Мутко, идущего мне навстречу со своими друзьями! Их было четверо! Решил: «Конец!» — но убегать было поздно, Мутко меня тоже заметил. Решил: «Будь, что будет!» — и пошёл навстречу. Когда мы поравнялись — я и Мутко сделали вид, что не заметили друг друга. Это была полная победа! Он даже со своей шпаной стал меня бояться!

Это лето пролетело быстро. На последнем четвёртом курсе я проучился недолго, вернее, проработал на производственной практике на заводе сверловщиком. Монотонная работа в грязном холодном цехе: стоишь в промасленном комбинезоне и с отупелой физиономией жмёшь на рукоятку, опуская сверло со шпинделем станка в деталь, т. н. кулачок от токарно-револьверного станка-полуавтомата, которые выпускал завод «Комсомолец». Эти кулачки мне снились в ночных кошмарах! Если за смену просверлишь три тысячи штук, то заработаешь три рубля. Из этих трёх тысяч штук в каждом ящике я не менее тысячи опускал в «очко» заводского туалета из-за брака: то отверстие пересверлишь, то перекосишь, то недосверлишь! Контролёр проверяет кулачки выборочно из ящика, и если обнаружит брак в нескольких деталях, то проверит всю партию. Поэтому придумал — брак топить, количество не пересчитывается! К тому же, кулачки хорошо тонули в местном туалете, всё же чугун тяжелее дерьма. К счастью, на заводе я недолго проработал, иначе на месте туалета возник бы чугунный монумент, и археологи на протяжении многих последующих поколений ломали бы себе головы: «Чем питались предки украинцев, и как был устроен их желудок?!». Но мой желудок не был железным, и через несколько месяцев такого труда не выдержал: возникло обострение язвенной болезни, и по рекомендации врачей я взял академический отпуск! Больше всех мне позавидовал Гена, я целый год буду бездельничать, поэтому он и себе придумал болезнь и также взял, к неудовольствию своей мамы, академический отпуск! Его мама решила: я свожу с истинного пути её сына, и из-за моего плохого влияния он может не окончить техникум! У Гены же были творческие планы — создать во время отпуска множество картин на известную тему: «женское тело, и в особенности его задняя часть, в различных модификациях и положениях»!

Я же решил просто отдыхать в своё удовольствие и ничего не делать. Моя радость от безделья длилась, почему-то, недолго! И через полтора-два месяца я впал в неизвестную мне до этого депрессию. Почувствовал себя выброшенным из жизни, было ужасно тоскливо, жизнь потеряла свои краски, всё казалось в сером тоскливом цвете. К тому же, и Гена действовал угнетающе. Я оказался с ним в одной стае — «гадких утят». Однажды его мать завалилась ко мне домой, устроила скандал, требуя, чтобы я оставил её сына в покое и дал ему окончить техникум. Я же, в свою очередь, был бы доволен, если бы он меня оставил в покое. Но ему не с кем было больше общаться и делиться творческими планами, рассуждать об искусстве. Прогнать его у меня не хватило решительности! Вскоре меня вызвали в техникум к директору! Он мне сообщил тоном следователя НКВД: «На вас поступила анонимка о фиктивности вашего заболевания, вашей симуляции! Справку о болезни вам выдали родственники-врачи!». Я себя чувствовал действительно плохо, боли не проходили, и такая наглость директора сильно возмутила! Я высказал ему всё, что о нём думаю! Директор остался очень недоволен тем, что я посмел повысить на него тон и пообещал мне всё это припомнить на защите дипломного проекта. На моё требование показать анонимку он ответил, что не обязан передо мной отчитываться! В общем, расстались мы с ним недовольные друг другом! Стал вычислять, кто мог на меня накапать, кому это нужно было? По принципу: во всём искать женщину — вдруг понял — это исходит от родственников Гены, и в частности, его тёти — работницы техникума. Рассказал Гене о случившемся. Он вместе со мной повозмущался директором! Я высказал ему о своих подозрениях в адрес его тёти.

Гена запротестовал: «Она не настолько подлая, хотя слегка и подловатая», — и пообещал у неё всё выведать — не она ли нагадила! Я не ошибся, на второй день Гена признался, что это работа тёти, но она не писала анонимку, в этом не было необходимости, а просто пошла к директору и высказала свои соображения на мой счёт. Гена вместе со мной возмущался поведением тёти. «Подлость должна быть наказана!» — сказал я Гене. Стали соображать, вернее, я соображал: «Как рассчитаться с тётей!». Чувствовалось, Гена хотел как можно более мягкое наказание. Он был категорически против того, чтобы пристрелить её из рогатки или смыть в унитаз! Через несколько минут мною был представлен довольно гуманный и щадящий физическое здоровье тёти вариант. Я осведомился у Гены: «Как у тёти с мнительностью, суеверностью и заботой о своём здоровье?». Гена подтвердил мое предположение: «Тётя себя любит и хочет долго жить!». Я набросал письмо на адрес тёти, якобы от её родственников, узнавших страшную весть: на тётю наехала многотонная грузовая машина — самосвал! Письмо было адресовано не тёте, она, как бы, уже не могла его прочесть, а её сестре, с которой она жила в одной квартире. Т. к. родственники жили в Жмеринке, то письмо должно было прийти именно оттуда. Тётю звали Миной, и пока Гена дорисовывал важную деталь своей картины — всё ту же заднюю часть, я полностью оформил письмо из Жмеринки!

Вот его текст: