Исповедь свекрови, или Урок Парацельса - Вера Колочкова Страница 14

А может, и не пробовать сегодня? Все равно никаких сил нет. Может, добить себя хорошей порцией корвалола да залечь в постель? Говорят, с бедой надо переспать. Любыми методами, но переспать. И еще — утро вечера мудренее. А ей именно это и нужно, чтобы оно было мудренее. Иначе — как жить с утра? Улыбаться внуку, овсянку варить, в зоопарк идти?

Все, спать! Вместе с отвратительным послевкусием старческого снадобья — корвалола, вместе с пустотой бестолковой, вместе с головой перепуганной… Поутру разберемся что к чему. Поутру и Лева придет, наверное. Да, должен прийти, склонить перед мамкой виноватую голову. Это уж как водится, это закон физический — сначала идет неконтролируемый сброс дурной энергии в ближнего, потом возникает неизбывная виноватость за содеянное. То есть если в одном месте убыло, в другом обязательно прибыло. Знаем, проходили, сами грешны…

А хорошее лекарство — корвалол. Послевкусие прошло, мышцы сонно расслабились. Хотя говорят — плацебо для пенсионеров… А она кто? Она нынче пенсионерка и есть.

Спи, пенсионерка. Спи. Набирайся сил для новых свершений. Ты сыну нужна, ты внуку нужна…

Утро началось звонком в дверь. Не успев до конца проснуться, уже поняла — Лева пришел. С трудом оторвала голову от подушки, накинула халат, поплелась в прихожую, как сомнамбула.

— Ты чего в такую рань? Мы еще спим… — хмуро встретила сына.

— Извини, мам. Я… Это… Не мог я. Едва-едва до утра дотерпел. Обидел тебя вчера, прости…

— Да ладно, сынок. Иногда можно и обидеть. Иногда и мать можно, если особенно приспичит. Ничего, ничего. Можно.

— Что-то я не понял, мам…

— Ладно, иди на кухню, кофе вари. Я сейчас приду, только умоюсь-оденусь.

— Ага…

С первым глотком кофе ушли остатки сонливости, да и утро за окном поднималось чудесное, с розово-бирюзовым небом, звоном птичьей переклички и нежными запахами апреля. Хороший будет день…

— Мам! Объясни мне, тупому, что ты сейчас имела в виду? Ну, про то, что иногда и мать можно… Ты чего, мам? Как это? Не понял…

— Да что тут понимать, сынок? Обыкновенные законы природы, философия выброса, только и всего. У тебя накопилось много плохих переживаний, ты в себе их держишь, держишь, пока красная лампочка в организме не загорится… Организм-то ведь не дурак, знает, что ему куда-то эту дрянь выкинуть надо. Освободиться. Но понимаешь, какая штука… В этом, сынок, вся собака подлая и зарыта, что выкинуть можно только в близкого… Потому что чужой твоей дряни не примет, а организм, который не дурак, это прекрасно осознает. Вот мы и получаем простой закон — если любишь, умей подставить себя. Видишь, летит в тебя плохое от близкого человека — раскройся, возьми, сцепи зубы, скрепи сердце. В этом ведь суть любви и есть… Вся ее философия, в общем…

— Нет, мам… Как-то я не согласен… Это что ж получается? Я тебя как бы использовал, что ли? Нет, я не хочу, мне стыдно… Да и тебе тяжело… Ведь тяжело?

— Конечно, тяжело. А с другой стороны — легко, потому что я тебе помогла. Ведь тебе легче стало, правда?

— Ну да… Не то слово… И все равно — как-то по-свински с моей стороны получается.

— Да нормально, сынок, все в рамках физики! Плохое от близкого человека гораздо легче перерабатывается, дня два-три, не больше. Ну, поёжусь три дня, где всплакну, где вздохну, глядишь, и переработаю.

— Мам, прости меня…

— Уже простила.

— Мам, прости…

— Да что ты заладил — прости, прости! Я ж тебе объясняю — нормально все!

— Нет, какая же ты у меня… Умная. А я дурак, мам.

— Конечно, дурак. Даже спорить не буду.

— Мам, я больше никогда… Вот клянусь тебе — никогда… Ни словом, ни полсловом… Клянусь…

— Не клянись. Учись лучше. Потому что и ты будешь брать плохое от своего сына, и учиться не в обиды впадать, а просто перерабатывать. Любя перерабатывать, понимаешь? Это канон такой — для любимых и любящих, для родных и близких… По крайней мере, я надеюсь, что с возрастом к тебе это придет.

— Спасибо тебе, мам.

— Да ладно… Расскажи лучше, что там у вас на сей момент происходит? И впрямь разводиться надумали?

— Да, надумали.

— Ой… Господи, как ножом по сердцу… Да как же так-то, сынок? Слава богу, отец не дожил… Ой, не могу…

— Тихо, мам, тихо. Нет, я понимаю, конечно, тебе трудно смириться… А мне, знаешь, наоборот, уже легче. Не надо без конца врать, делать хорошую мину при плохой игре… Арина не виновата, что другого полюбила. Ей тоже было в последнее время несладко, знаешь… Любить одного, жить с другим… И я тоже с ума сходил, пустился во все тяжкие… Надо было давно развестись, и все дела! Зря мы так долго терпели. Нельзя терпеть боль, а мы терпели.

— А как же Гришенька, Лева? Гришенька-то теперь как?

— Да нормально. Как все, так и он.

— То есть как — нормально? Воскресный папа, воскресный сын?

— Ну да… Нет, почаще, конечно, чем воскресный… Я ж все равно из его жизни не исчезну, ни при каких раскладах.

— Это понятно… А как же я? Я тоже буду воскресная бабушка?

— Ну, если захочешь, будешь субботняя бабушка. Или пятничная. Какая разница, мам?

— Большая разница, сын. Я же привыкла уже — каждый вечер… Гришеньку из садика… А может, Арина позволит мне, как раньше? Чтобы я вечерами с ним…

— Мам, ну что ты говоришь? Как ты себе это представляешь? У нее там другой мужик будет жить, и тут вдруг ты с Гришкой — здрасьте, я бывшая Аринина свекровь, я тут постирушки затеяла!

— Да при чем тут постирушки! Я же с внуком хочу, а не постирушки! Хотя — что я говорю… Совсем голова не соображает. Но ведь я могу Гришу к себе домой забирать, а утром в сад уводить… Правда, ездить далеко…

— То есть ты хочешь, чтобы Гришка жил здесь? Нет, Арина этого не позволит. Она же мать… Придется тебе привыкнуть, мам. Тем более у ее нового потенциального мужа своих детей нет, а родители старенькие и без ума внуков хотят, и радостно приветствуют явление нашего Гришки… Здоровенького, умненького, готовенького внучонка… Вот такие дела, мам. Ничего не сделаешь, придется подвинуться. Только не реви, ради бога…

— Я не реву, сынок.

— Да я же вижу, слезы капают.

— Да я сейчас возьму себя в руки. Налей мне еще кофе, пожалуйста.

— Сейчас…

Лева встал из-за стола, шагнул к плите, где стояла большая турка с кофе. Она вдруг увидела, какая грустная у него спина… И не удержалась, всхлипнула жалким отчаянным вопросом:

— Но неужели совсем ничего нельзя сделать, сынок? Может, еще можно как-то…

— Нет, мам, нельзя, — произнес твердо, не поворачиваясь к ней. Поднял турку, плеснул ей в чашку остатки кофе. — Тебе сахару положить?