Спаси меня - Кристофер Харт Страница 14

На Рождество — домой.

Все хорошо, если бы не одно «но»: как прикажете сообщить родителям новость о том, что зарабатываете на жизнь древнейшей профессией на земле?

По крайней мере надеюсь, не придется рассказывать об этом сестре: моя странница-сестрица, объездившая полмира, теперь пребывает где-то между Катманду и Дарвином (точное местонахождение неизвестно). Правда, остается еще парочка родственников.

Возможно, мамуля возражать бы не стала — она принимает все, что бы я ни делал: я для нее ясно солнышко при любой погоде. Всегда был и останусь любимым дитятком.

Отец же, по здравому размышлению, найдет мое нынешнее занятие неприличным. Раньше (теперь он на пенсии) папа работал главным бухгалтером на фирму, которая занималась аксессуарами для ванн. Почтенные отцы других семейств со временем становятся пышными и розовощекими, они полны важности и холены как люди, выполнившие свой долг перед обществом и в достатке доживающие свои дни. Один такой джентльмен способен заполнить собой весь ресторан, так что остальным посетителям приходится жаться по углам. Мой же папа совсем не таков. Вот он, ничем не приметный человек в скромном свитере из акрила с «Дейли телеграф» в руках. А с другой стороны, мало у кого отец получил медаль в Корее.

Вернувшись с войны, он женился на скромной юной прелестнице по имени Сьюзан. Они нажили двоих детей, мальчика и девочку, и некоторое время все было хорошо, как вдруг в конце шестидесятых — как вы сами понимаете, еще до моего рождения, — Сьюзан внезапно сбежала в Данию и поселилась в женской общине. Я, конечно, не утверждаю, что мой отец самый замечательный муж в мире. (И не представляю его пламенным любовником — хотя отца всегда трудно представить в постели пылающим страстью.) А все-таки, на мой взгляд, женушка его поступила несколько опрометчиво: не стоило забирать с собой детей. Последовавшая затем тяжба за опекунство затянулась надолго и поглотила немало средств. Однако в конце концов дети вернулись в нормальное, разнополое общество пригородного Суррея, а Сьюзан и отец развелись.

В 1971-м папочка поверг округу в немалое изумление, женившись на роскошной молоденькой красотке Джессами Нэсмит, которая впоследствии стала моей матерью. Что она в нем нашла — ума не приложу. Может быть, ее очаровало некое затаенное благородство одинокого мужчины (да еще c медалью), безропотно сносящего тяготы и лишения одинокого отцовства. Видимо, она не смогла преодолеть притягательной меланхолии дома, не знавшего женской руки, где обитал, не жалуясь на судьбу и не оплакивая своей несчастной участи, достойнейший человек, мой отец.

Спустя год родился я, единственный сын Джессами и свет ее очей — по крайней мере до тех пор, пока не пришла в этот мир моя сестра.

Я почти не сомневаюсь, что у матери бывали романы на стороне, и все же точно утверждать ничего не стану. Как бы там ни было, родители по-прежнему без ума друг от друга, хотя сдержанны в своих чувствах и не демонстрируют их на людях, как и положено настоящим англичанам. Даже если у матери и были какие-нибудь интрижки, ветреницей я бы ее не назвал: ее поколение, а тем более поколение моего отца, не столь беспечно и романтично, как наше, — боюсь, мы просто слишком торопимся жить.

Возвращаясь в родительский дом, я всегда поражаюсь роскоши, в которой живут мои родители: на одну уже немолодую чету приходится четыре семейные спальни, бескрайняя кухня, гараж на две машины и безупречные газоны, каждый размером с футбольное поле. Рад сообщить: у них нет ни теннисного корта, ни бассейна. Зато не обошлось без лужайки для крокета.

Все в моей бывшей спальне напоминает о годах минувшей юности: на стенах висят плакаты ушедших в небытие трэш-групп; здесь же коллекция подставок под пивные стаканы; под кроватью валяются старые зловонные кроссовки — носить их я уже не стану, а выбросить рука не поднимается. Заглянул в ящик письменного стола — все по-прежнему: сточенные карандаши, стертые ластики и среди прочего крошечный Винни-Пух — точилка, которую я, по всей видимости, лет двадцать назад нашел в рождественском чулочке. Среди моих сокровищ игральные карты и коробка четверостиший на магнитах, школьная фотография и баночка краски для моделирования… Какая непреодолимая ностальгия охватывает при виде всех этих вещей из прошлого!.. Господи, опять икота.

— Ну, рассказывай, дорогуша. Есть уже какое-нибудь прелестное создание на примете?

Мамуля сидит со мной рядом, положив ногу на ногу — ноги у нее, надо заметить, бесподобные — и небрежно закинув руку на спинку дивана. Она всегда обращается со мной так, точно хочет соблазнить. Тех из моих читателей, кто успел испугаться, спешу успокоить: не волнуйтесь, эта история не выльется в рассказ о кровосмесительной связи матери с сыном. Просто мы с ней частенько флиртуем. Возможно, кто-то примет нашу игру за чистую монету и даже отвернется, но я вас заверяю: это не больше, чем результат негласной договоренности, — мы так развлекаемся. Ну вот, теперь матушка откровенно заигрывает со мной: приподняла бровь, чуть подрагивающие губы расплываются в улыбке, задает вопросы о личном.

— Ну же, не ломайся, разве могут быть секреты от мамочки?

— А если я встречаюсь с несколькими?

(Я все чаще отвечаю именно так.)

— Надеюсь, ты лукавишь — мне бы не хотелось думать, что мой сын, — тут она склоняется поближе, — вырос сердцеедом и волокитой. — Мамуля уже снова сидит как прежде и невинно справляется: — А что случилось с Мирандой? Девочка показалась мне такой милашкой…

Я горестно вздыхаю, и она берет меня за руку.

— Назвала меня бесчувственным, безответственным мальчишкой. Сказала, что давно пора было повзрослеть, а наши отношения зашли в тупик. — При этих словах мама легонько сжимает мою руку, и я добавляю: — Ах да, и еще я трачу время попусту, слишком много думаю о сексе, и у меня нет определенной цели в жизни. Или отсутствует мотивация? Нет, вряд ли, Миранда так не выразилась бы. — Пожимаю плечами. — Просто… наверное, сначала я показался ей интересным, умным, загадочным, а потом это прошло. Я как-то по радио слышал, что любовь длится максимум два года.

— Они ничего не смыслят, — отвечает мамуля. — Большей глупости в жизни не слыхивала. Я, кстати сказать, по-прежнему люблю твоего отца.

Она говорит это без иронии, что особенно приятно.

— Ну, может, я не так выразился. Не любовь, а пыл. Ну, знаешь, страсть и все такое…