Fuck'ты - Мария Свешникова Страница 14

— А к чему ты это сказал?

— К тому, что мы не случайно встретились. Поверь. — И добавил: — Хочешь кушать?

— Нет. Я мало сплю и почти ничего не ем, — я впервые улыбнулась. И даже искренне.

— У тебя ямочки на щеках.

— Вот так вот! Просто моя мама занималась сексом во время беременности.

Он все также держал мою руку.

— Скажи, а что будет завтра? — спросил странным голосом Макс.

— А завтра я пойду смотреть на офорты Сальвадора Дали, и будет суббота, и будет тепло. Или холодно.

— Или пойдет снег. И тогда я пойду с тобой.

Он отпустил мою руку, и я пошла в уборную.

Тогда еще красный, квадратно-кафельный, общий для нас, них и всех, туалет открыл мне свои двери отсутствием очереди. Я немного опрокинулась руками и весом верхней части тела на несколько сумбурную и угловатую стальную раковину и посмотрела в зеркало. А в нем открылась дверь. И вошел он, и таким же железным голосом произнес:

— Я не тот мужчина. И у нас сегодня ничего не будет.

* * *

На лопатках, такси и странных мыслях я приехала к Алеку, так и ненадушенному. Без шоколадного торта и DVD, с запахом Armani на руке и полным сознанием незначительности собственной персоны; я искала видимые и невидимые причины отказа Макса на предложение, которого не было, и пыталась понять, кому из нас приснился вожделенный сон, что заставило меня бросить Романовича и уйти в странную интригу, которая еще не была обозначена в сюжетной линии. Но конфликт был. По крайней мере в нашем с Алеком отсутствии отношений. Хотелось позвонить Зигмунду Фрейду или хотя бы узнать толкование сновидений, хотелось написать sms Чернышевскому «что делать» и «кто виноват» во всем этом?

Сонный и домашний, Романович открыл мне дверь.

— Давай приходи спать, — он закрыл нас в этом молчании на задвижку и ушел в комнату.

Я с полминуты думала ворваться в спальню и решить маленькое недоразумение хорошим минетом, но не могла побороть ступор. Ни одна часть моего тела не хотела Романовича.

Я всегда думала, как мужчина чувствует себя в ситуации «Не дали. Уехал домой спать», но ведь я ему ничего не предлагала? Я не клала руку на бедро, не облизывала губы, не водила мыском по уровню носка. Я ничего не делала, а он отверг.

Прошла босиком на кухню, сварила кофе, и по всей квартире послышался его аромат. Я не нашла кофейных чашек и налила в самую обычную кружку с детской фотографией Алека, забавно, но я помню его, когда ему было лет шестнадцать.

За многие годы нашего прерывистого общения я чуть не забыла, как мы познакомились. Моя детская подруга, которая уже лет пять как в Израиле, жила в одном подъезде с Романовичем, только на седьмом этаже. Около шести вечера родители забирали нас с рисования в школе искусств на Волхонке и везли либо ко мне, либо к Нике. Одним таким апрельским вечером мы задумали попробовать курить, купили после школы пачку ментолового Marlboro, зажигалку и спрятали ко мне в штаны с огромными карманами. Трубы назывались. Когда родители после долгих объяснений и наставлений оставили нас во власти неблагоразумия, отправившись в только что открывшийся после ремонта «Горизонт», мы спустились на несколько пролетов вниз по лестнице и, держа в руках сигареты, пытались их прикурить. На пятой или десятой попытке Ника не выдержала и позвонила в квартиру на четвертом этаже, откуда и вышел Романович, который зажал губами папиросу и закурил невзатяг. Так в семь часов вечера, спустившись с седьмого этажа, я положила начала цифре семь и паре закорючек на иврите.

Кухня в чужом доме притягательно уютна тем, что ты не видишь ее всегда, а лишь рисуешь картины семейных завтраков.

Я опять не сплю. А Романович уткнулся в подушку и сопит, думая о Жанне, и утвердительным тоном про себя обещает больше не изменять. А может, это просто мои домыслы.

Рука, от которой до сих пор доносился любимый запах секса и оргазмов, а теперь и отказа, потянулась к серой дверце кухонного шкафа, чтобы достать пепельницу — я была единственным человеком, кому было позволено курить в этом доме, — но ее не было на месте. Она стояла на подоконнике, а в ней были два свежих окурка. Без женской помады и неумело потушенные. Романович сегодня курил…

А где-то, не знаю где, Макс тоже курил и умело тушил обычные мужские окурки и, наверное, не думал. Или просто спал.

А Алек так и не сомкнул глаз. Теперь я это точно знаю.

* * *

В это же время в рекламных продакшнах странные по имиджу люди нюхают кокаин и курят дурь через пипетку, прописывают откаты и вписывают зеленые шапочки в смету, плетут интриги и напиваются вусмерть, занимаясь полуночным сексом. Вот и вся любовь, которой не было, нет и не будет.

Я тоже работаю в продакшне. Как и все. А потом — потом выпутаюсь из сети подвальных ступенек, кастингов кошек для «Вискаса» и сценариев, которые никому, кроме компьютера, не нужны. Это как брови — растут, чтобы их выщипали. Без ледокаина.

Тем временем все также под натиском дедолайтов будут умирать котята, которым всего пара недель, а старый американский режиссер попросит дать дублера, и маленькое мертвое тело унесут. Им все равно — это же триста долларов и окрас сильвер-табби. У них даже не было имен. А зачем мертвому имя?