Мужская верность - Виктория Токарева Страница 14

– Я выкручусь, – пообещала Маша.

Ей в голову не приходило, что у Феликса могут быть иные задачи, кроме творческих.

Феликс ехал на электричке, потом шел пешком и оказался в поселке, где жила Нина. Номера дома и улицу он не знал. И, как чеховский герой из «Дамы с собачкой», – выяснял: где тут дача главного прокурора. Ему показали высокий сплошной забор. Он стоял перед забором. Залаяла собака, но не шпиц, как у Чехова, а бультерьер, собака-людоед.

Вышла Нина – загорелая, в шортах. Не удивилась, как будто ждала. Потом пошла к отцу и сказала, что Феликс будет жить у них в доме, в гостевой комнате.

– Кого ты из меня делаешь? – спросил прокурор.

– Я его люблю, – коротко объяснила Нина.

Отец разрешил.

Феликс поселился как жених. Было очевидно, что без серьезных намерений он не посмел бы поселиться в сердце семьи хозяина края.

* * *

Феликс вставал рано, уходил на рыбалку. Приносил большой улов.

В летней кухне качался пол. Феликс переменил лаги и перестелил пол.

Ночью они с Ниной купались под низкими южными звездами. Какое это было счастье…

Однажды утром Нина сказала:

– Отец хочет с тобой поговорить. Поднимись к нему в кабинет.

Феликс испугался. Он понял, что его вызывают на ковер. Это тебе не Дина и Зина в проеме между дверьми. Придется отвечать. Но возможен и другой вариант: ему покажут свое место и отберут Нину. Кто он? Нищий творец. И кто она? Принцесса, захотевшая поиграть в простую девчонку. Как в итальянском фильме.

Прокурор сидел в просторном кабинете, за просторным столом и сам был просторный, очень русский, мужиковатый. Смотрел профессионально-пристально. Феликсу показалось, что еще пять минут, и на него наденут наручники.

– Я знаю, что вы женаты и у вас сын, – коротко и ясно проговорил прокурор.

Феликс молчал. Все было правдой.

– Я не хочу, чтобы моя дочь путалась с женатым человеком.

Феликс молчал. Он бы тоже не хотел, будь он на месте прокурора.

– Я не возражаю, если вы войдете в нашу семью. Я вам помогу. У вас будет зеленая улица.

Феликс не понял, что такое зеленая улица. Поднял глаза.

– Я вас не покупаю, – объяснил прокурор. – Просто я больше всего в жизни люблю мою дочь.

– Я тоже люблю вашу дочь, – отозвался Феликс. И это было единственное, что он сказал.

Его любовь к Нине была совершенно другой, чем к Маше. Машу он любил сверху вниз, снисходя. А Нину – снизу вверх, возвышаясь.

Вечером они сидели у моря. Феликс сказал:

– Опомнись. Я – одесская фарца.

– Нет… – тихо ответила Нина.

– Если хочешь, я разведусь, и мы поженимся…

Нина заплакала, от счастья и от стыда за свое счастье. Феликс тоже заплакал от торжественности минуты. Но вдруг вспомнил про капитана.

– А где капитан? – спросил он.

– В дальнем плавании.

– В каком смысле?

– В прямом. Он же капитан.

– А он вернется?

– А нам-то что?

– Пусть возвращается. Или тонет. Это уже его судьба, которая не имеет к нам никакого отношения. Все прошлое должно быть отринуто. Начинается новая жизнь, как новое кино со своим сценарием.

Феликс приехал в Одессу и, прежде чем явиться домой, завернул на базар, купил разной еды. Все же он ехал домой.

Когда открыл дверь и вошел – увидел Машу, лежащую посреди комнаты, совершенно пьяную.

Его не было десять дней, и все эти десять дней она пила и не ходила на работу. Ребенок топтался вокруг матери и не знал, что ему делать. Все это время он питался хлебом и водой. Как в тюрьме.

Феликс застыл. Как она узнала? Ей сказали? Или она почувствовала?

Феликс увидел фотографии киногруппы, разбросанные по столу. Фотограф, работавший на картине, снимал рабочие моменты, жанровые сцены из жизни группы и даже заключительный банкет. На всех фотографиях Феликс смотрел на Нину, а Нина на Феликса и между ними протянут невидимый провод под напряжением. Даже посторонний глаз видел это напряжение, именуемое СТРАСТЬ.

Маша все поняла. И вот реакция. Она глушит себя до полного бесчувствия, потому что, если что-то почувствует, умрет от боли. Водка вместо наркоза. А Феликс – хирург. Он приехал, чтобы вырезать ее душу. И при этом хочет, чтобы операция прошла без последствий.

Валик подошел к отцу и поднял к нему бледное личико.

– Папа! – тихо воскликнул он. – Ну сделай что-нибудь. Я больше не могу…

Феликс оттащил Машу в ванную с холодной водой. Потом накормил Валика. Он ел, глядя вниз. В его маленьком мозгу крутились какие-то тяжелые мысли.

Маша очнулась, но есть не стала. Феликс уложил ее спать. Впервые за десять дней она спала на кровати. Маша ни о чем не спрашивала. У нее не было сил, чтобы думать и чувствовать.

Ночью Феликс почувствовал, что умирает. У него млело сердце и казалось: сейчас остановится. Холодели руки и ноги.

Он вызвал «скорую помощь». Его отвезли в больницу, и он таким образом скрылся от обеих женщин.

Феликс попросил врача, чтобы к нему никого не пускали. Врач тоже предпочитал покой для своего пациента. У Феликса была плохая электрокардиограмма: предынфарктное состояние.

В эти дни мне позвонила Валя Нестерова. Она дружила со многими одесситами, и с Ниной в том числе. Я поняла, что это звонок-разведка.

Нина хотела что-то понять и засылала разведчиков.

– Привет, – поздоровалась Валя. – Ну как ты поживаешь?

– Тебя ведь не я интересую, – отозвалась я.

Валя замолчала. Напряглась.

– Он соскочит, – сказала я.

– Откуда ты знаешь?

– Я знаю Феликса.

– Он сделал предложение. Поехал разводиться. И пропал с концами.

– Это называется: сбежал через клозет, – подытожила я.

Валя тяжело замолчала. Она понимала: ей придется нести плохую весть в дом прокурора.

– А ты как поживаешь? – спросила Валя. Ей было неудобно сразу прощаться.

– Как всегда, – ответила я.

Я всегда жила примерно одинаково. Работала. И чего-то ждала.

* * *

Феликс вышел из больницы и через полгода уехал в Германию. По программе Коля. Гельмут Коль – рослый и корпулентный человек, оказался крупным во всех отношениях. Он решил хотя бы частично искупить вину немцев перед евреями.

Вот тут сгодился папаша Феликса – Илья Израйлевич. Сгодились его отчество и национальность. Хоть какая-то польза от человека. И как оказалось – не малая.