Стыдные подвиги - Андрей Рубанов Страница 14

— Ты хорошая девушка. Ты мне нравишься. Но я никогда на тебе не женюсь.

Цвет ее лица изменился с обычного, светло-розового, кондитерского, на чистый красный. Изюмные губы приоткрылись и сжались.

Я приходил сюда уже четыре месяца и ни одной секунды не собирался на ней жениться. Она была добрая и чистая, но жила слишком пыльно и скучно, в запахах кошачьей мочи и малосольных огурчиков.

Но она при всем этом была не дура и сейчас мгновенно все поняла, примирительно улыбнулась и села ко мне на колени, и стала что-то быстро говорить. Не женишься — и ладно, я понимаю, это преждевременный разговор, нам и так хорошо, ты прав, надо жить сегодняшним днем. Я гладил ее по голове, ничего не чувствуя, и вскоре ушел, пообещав назавтра вернуться с вазой для цветов, но не вернулся ни с вазой, ни без вазы, ни назавтра, никогда.

Через месяц похолодало. Я стал ходить в пальто. Не черном, как у Микки, светло-сером, но все равно, получилось похоже. Пальто надо уметь носить. Сутулым и вразвалку шагающим пальто противопоказано. Далее, нужны перчатки, классические брюки и ботинки. После некоторых колебаний я решил временно обойтись джинсами, а ботинки и перчатки пришлось купить, ничего не поделаешь — в кирзовых сапогах Микки Рурка сложно исполнить.

Пластику тоже сменил. Микки не суетился, он был полон достоинства. Он глядел в лица, в глаза, а не себе под ноги.

Ничего яркого. Ничего броского. Все скромно, вполголоса.

Посмотрел «Девять с половиной недель» еще раз. Женщину главного героя играла Ким Бэсинджер, и я едва не засмеялся в голос, сообразив, что в моей стране Ким — мужское имя, и не простое: расшифровывается как «Коммунистический Интернационал Молодежи». Воистину ничего серьезного не содержал этот в общем симпатичный и умный фильм, и знаменитая сцена с обмазыванием героини сладкими жидкостями (кленовым сиропом?) оставляла меня равнодушным, — уже я знал, что наилучшей жидкостью для смазывания кожи в моменты соития является женский пот; но Микки был хорош, сволочь. Фильм, собственно, повествовал о любовной игре, мужик играл и не смог остановиться, заигрался и потерял свою женщину. Фильм был о том, что реальность шире и больше игры, но мне, студенту, дембелю, парню из фабричного города, игра нравилась больше реальности.

Наступила зима. Зимой трудно работать под Микки Рурка. Шерстяные носки, фланелевые поддергайки, варежки, шарфы, шапки — все это лишает твой образ лаконичности. Шапки я вообще ненавидел. В России не придумано красивого и легкого зимнего головного убора. Даже самый элегантный мужчина, надев кроличий треух, становится похож на собственного далекого предка, скифа или древлянина. Больше того, вокруг шапок создана своя зимняя субкультура, шапку можно мять в руках в моменты смущения или подбрасывать в воздух в моменты восторга. Шапкой можно занюхивать выпивку. Шапку даже используют для самообороны: кинул в лицо, а сам — ногой по яйцам. Микки Рурку было хорошо: натянул легкое пальтецо — и вперед. А что делать мне, когда на улице минус двадцать пять?

Сопли, опять же.

Вполсилы размышляя об этом, в конце января я шел от вокзала домой, через город, немилосердно заметаемый снегом. Днем сдал последний хвост, сессия была позади, по этому поводу выпил с приятелями портвейна. На автобусной остановке увидел аварию: слишком лихо подкативший номер тридцать восьмой не сумел затормозить в черной ледяной каше и ударил мордой в спину стоявшему номеру четырнадцатому. Из обоих номеров выбирались разочарованные люди. Несколько самых наивных требовали вернуть деньги. Никого не убило и не ранило, но две или три бабы заполошенно причитали — просто так, для порядка. Прямая, высокая, темноволосая, в красном пальто выбралась из толпы плечом вперед, отошла в сторону и задумчиво прикусила губу. Мне всегда нравилась такая задумчивость. Женщина, которая не знает, что делать, сразу становится привлекательной.

Свою шапку, вязаную, туго обтягивающую череп, так называемую пидорку, я снял еще в вагоне. Полбутылки портвейна, вечер, пятница, метель, двадцать лет, два месяца как вернулся из армии — сам Бог велел презреть непогоду.

Посмотрел в ее лицо (румянец, усталый рот, глаза-губы накрашены), кивнул. Она училась в соседней школе. Имени я не помнил, но она — Лена? Оля? — фигурировала среди знакомых, то ли девушка дальнего приятеля, то ли подруга одноклассницы, — в общем, был повод для формального приветствия.

Уже прошел мимо, дальше, — я любил мимо проходить, по касательной к любому событию, тем более что событие выглядело примитивным, нелюбопытным: подумаешь, два автобуса столкнулись; потом замедлил ход, развернулся. Она все еще стояла, ожидая, чем закончится передряга.

— Пойдем, — сказал я, приблизившись. — Это надолго.

— Нет, — ответила она. — Такой снег. Я на каблуках. Спасибо. Мне далеко. На Южный.

— Сейчас придет другой автобус, и вся эта толпа, — я показал на скопище черных спин и меховых малахаев, — в него полезет. А ты на каблуках. Тебя раздавят на фиг… Пойдем. До Южного — пятнадцать минут прогулочным шагом.

Не знаю, что бы сделал Микки, окажись он посреди маленького городка, на тропе, пробитой в полуметровых серых сугробах. Под ручку не пройдешься, и красивые интимности в ушко не промурлыкаешь. Я двигался впереди, вроде ледокола, раздвигая снег лыжными движениями ног. Она — сзади. В особенно опасных местах я, не глядя, вытягивал назад руку, и она хваталась за нее, решительно сжимая мои пальцы своими, длинными и сильными. Прошли пол-пути, когда мимо по дороге проехал автобус — перекошенный, медленный, битком набитый, смешной и жалкий даже.

— Смотри, — сказал я. — Сейчас ты была бы там. Сплющенная. Такая красивая, в красном пальто, на каблуках — и в давке…

— Ну и что. Я каждый день так езжу.

Мой город при всех его милых провинциальных особенностях все-таки не был медвежьим углом, а имел статус металлургической столицы региона, кое-где тротуары чистили, и последнюю треть пути мы прошли по поверхности твердой, хотя и скользкой; она держалась за мой локоть.

— Красивое пальто. Любишь красный цвет?

— Оно не красное. Малиновое.

— Любишь малину?

В ответ получил невеселую усмешку.

Когда свернули во двор, я довольно быстро сообразил, что делать; войдя в подъезд, тихо попросил:

— Подожди минуту.

Присел и тщательно, перчатками, сбил снег с ее сапог.

— Очень любезно с твоей стороны, — сказала она.

— А хули, — едва не ответил я; зимой портвейн коварен. Попросил телефон и тут же получил его.

Имени я так и не вспомнил. Решил, что вечером позвоню другу, бывшему секс-символу школы, он был активный экстраверт и помнил все имена, фамилии и прозвища нашей старой банды. Заодно получу дополнительную информацию. Где работает, есть ли муж или жених. Это будет в стиле Микки.

— Хо-хо, — сказал друг. — В добрый путь! Только имей в виду, она была замужем. Полгода как развелась.