Про Иону - Маргарита Хемлин Страница 14

Я промолчала. Естественно, по дороге на выписку Фима подводил итоги своего киевского пути. Что тут можно сказать со стороны.

— Ты, Фимочка, говоришь пустое. Надо смотреть вперед.

— Да-да, Майечка, ты права. Пусть Мишенька будет счастлив. Вот в чем корень.

Так мы дошли до цели. Все сделали быстро, и в милиции, в паспортном столе. Там начальник отделения был знакомый Фимы еще со старых довоенных времен — Тарасенко Федор Григорьевич.

Сделал замечание в мою сторону:

— Что ж ты, Фимка, не удержал такую кралю?!

А Фима с улыбкой ответил:

— Она сама. Я ж ее на веревочку не посажу, сам понимаешь.

Замечание, конечно, бестактное. А смолчать, видно, не сумел ни один, ни второй.

Тут Фима, чтобы сгладить положение, спросил:

— Ты, Федя, Леньку Яшковца помнишь? Художник в кино Чапаева.

— А как же. Бедный. Допился.

— Что такое? — встрепенулся Фима.

— Так он же ж сгорел подчистую. Прямо в своей хибаре. Это ж соседний участок. Мне хлопцы рассказывали. Крутовского Сашку знаешь? Он и рассказал. На место выезжал. Поворошил утли, составил протокол и закрыл дело.

— Какое дело?

— Ясно. Пьяный пожар.

Фима дернул головой.

— И кости нашли? Ну, скелет?

— Там столько барахла — и железо, и камни, и рога — Ленька ж любил, фигурки резал. Никто особо не разбирался. Отдельного скелета вроде не было. Ты ж понимаешь, огонь не разбирает. В общем, признаный сгоревшим. Нихто за ним нэ журывся. Нэма и нэма. И ты нэ журыся. У тебя своя жизнь на начальной точке, можно сказать.

Фима смотрел на Тарасенко с пониманием, но без смысла.

Начальник заверил, что документы без задержки отправят по почте в Остер, через пару-тройку дней будут на месте, и можно прописываться.

Мы шли по улице прогулочным шагом. Я думала, как проявить свою реакцию насчет Яшковца.

Но Фима опередил:

— Видишь, Майечка. Ты ошиблась. Не уехал Леня. Сгорел. Хотя как рассудить. Может, именно уехал. Отбыл по месту постоянной прописки. И никто его уже с того места не стронет. Ни милиция, ни бабы, ни дружки приблудные. Никто.

И так спокойно констатировал, что меня мороз пробрал по нервам.

Фима в мою сторону даже не смотрел. Я сухо ответила, что у меня другие сведения. И я их уже излагала. А милиция смотрит на внешнюю сторону. Может и ошибиться.

Фима пробурчал:

— Помолчи, помолчи. Я так и знал. Так и знал.

У меня был план.

Когда дело с выпиской закончится, не оставлять Фиму до его отъезда. Проводить до речпорта. Я и предложила. Он отказался и сказал, что собирается к Лазарю.

Мне это не понравилось, особенно в свете нового сообщения про Яшковца. Но делать нечего. Я только предложила пойти с ним.

Фима согласился как ни в чем не бывало. Будто встряхнулся.

— Точно. Хватит дуться. Надо примиряться. Ты сколько Лазаря не видела?

— Я не подсчитываю.

— Тем более надо идти. По-семейному.

Выходило по всему, что времени до возвращения Лазаря с работы еще много. Фима захотел что-нибудь купить Мишеньке из игрушек. Зашли в магазин, и удачно — Фима купил интересную железную дорогу, сборную, с пятью красными вагончиками, которые должны, если правильно сложить рельсы, ездить по кругу. Фима попросил взять с собой к Лазарю и Мишеньку, для чего забрать его пораньше из садика.

Вернулись к нам домой, чтобы в пять часов выйти за Мишенькой по направлению Лазаря и Хаси.

Мишенька сильно обрадовался нашему приходу и шел за руку с Фимой. Миша рассказывал, как дела в садике, и прочитал новый стишок.

Фима его похвалил и попросил несколько раз повторить на бис. Когда Миша рассказывал в третий раз, забыл последнюю строчку, и Фима ему подсказал.

Из кондитерского магазина на углу, совсем недалеко от дома Лазаря, высовывался хвост очереди. Фима спросил у крайней женщины, что продают, она ответила, что торт «Киевский». Тогда он только-только появился и сразу стал знаменитостью и страшным дефицитом. Я сказала Фиме, что надо во что бы то ни стало купить, чтобы порадовать Лазаря и Хасю.

Мы простояли минут сорок и купили два, по одному в руки.

Было уже около семи часов вечера. Тепло, как будто летом.

Вдруг Фима говорит:

— Не хочется в помещение. Лазарь с Хасей никуда не денутся. А придем попозже, так еще лучше. Точно застанем дома. Давайте посидим в скверике. Полюбуемся вокруг.

Честно признаться, мне вообще не хотелось к Лазарю со всеми его разговорами, которые я знаю наизусть с детства. Не имея в виду даже Хасю.

Присели на скамейку. Ну, каштаны, зеленая трава. Дети бегают, мамаши с колясками.

Мишенька сел и сидит.

Я ему посоветовала:

— Пойди недалеко к мальчикам своего возраста, познакомься, поиграй.

Он отказался. А Фима внезапно разорвал бечевку на торте, вынул складной ножик из кармана брюк и начал прямо на скамейке резать торт большими порциями.

— Мишка, давай торт съедим. Не стесняйся. Приступай.

И сам первый схватил кусок. Запихивает его в рот, практически без жевания. Мишенька на него смотрит и отщипывает крошечки пальчиками.

Надо сказать, что торт довольно ломкого состава. Там же орехи, цукаты и основа хрупкая — вроде безе, но не безе. Фима весь в крошках, лицо замазано в креме. На нас стали обращать неприятное внимание. А Фима хоть что. Следующий кусок даже не ест, а жрет, как свинья. Тут уже дело не в культуре поведения, а я не знаю в чем.

Мишеньке не по себе, он не привык. Я его приучила к аккуратности. Он положил кусок обратно в коробку и смотрит под ножки, на землю.

Я сделала замечание Фиме:

— Веди себя как человек. У тебя терпения нет, чтобы кушать. Люди смотрят. Ты вызываешь поведением отвращение. И ножом размахиваешь, как пьяный хулиган.

И тут я осознаю, что Фима меня не слышит. Запихивает и запихивает в себя торт. А торт не лезет. Рассыпается по рубашке, по пиджаку, по брюкам, по скамейке. На земле горка. Белая-белая. Похоже на цветок каштана.

Мишенька крепился-крепился — и заплакал.

Я его схватила, закрыла руками ему лицо и прижала к себе.

— В последний раз тебе ставлю условие, Фима. Будь человеком. Устроил цирк. Чего ты добиваешься?

Фима отвечает крайне неразборчиво, потому что рот забит тортом:

— Идите домой. Вторую коробку заберите. Эту я один доем и в Остер поеду.

И тут я понимаю, что он окончательно сумасшедший. Не знаю, как до меня дошло.