Наши расставания - Давид Фонкинос Страница 14

— Да что случилось-то?

— …

— Ну говори же!

— Это… Это мои родители.

— Что — твои родители?

— …

— Да отвечай же! Ты меня пугаешь. На тебе лица нет!

— …

— Нет… Только не это… Ты же не хочешь сказать, что… С ними что-то случилось? Нет, не может быть… Они умерли?

— Хуже.

— Хуже?

— Гораздо хуже. Они едут сюда.

Скромность требует признать: есть вещи, технически не поддающиеся описанию. [15]Выражение Алисиного лица в ту минуту принадлежало области неопределимого, тут спасовал бы даже «Ларусс». Потом она рассердилась:

— Что значит — едут сюда? Почему ты не сказал им, что это невозможно? Только не сегодня!

— Пойми, Алиса, я ничего не мог сделать. Отец бормотал что-то насчет того, что они опоздали на пересадку… Короче, они сейчас будут здесь. Я и слова вставить не успел.

— Надо выключить свет.

— Что-что?

— Надо срочно погасить везде свет. А моим родителям скажем, что в этом доме такое правило. Мне кажется, существует такой обычай, в Польше, по-моему. Если кто-то приходит посреди обеда, хозяева делают вид, что их нет дома.

— Вот только Польшу сюда не впутывай, ладно? Полякам и без того досталось!

— Хорошо, а что тогда ты предлагаешь? Давай придумай что-нибудь! Ты представляешь, что будет? Мои родители только-только начали свыкаться с мыслью, что я выбрала в спутники жизни такого человека, как ты, а теперь еще…

— Все, хватит. Я понял, — оборвал ее я, предпочитая не слышать продолжения.

Несмотря на охватившую меня панику, я сумел наполнить водой стакан и подать Алисе. У девушек из хороших семей слабые нервы. Странная штука: подыскивая слова, чтобы успокоить Алису, я мало-помалу успокоился сам. Возможно, это неплохой способ бороться с собственными страхами: всегда держать рядом кого-то еще более слабого. На секунду мне пригрезилось, что я возглавляю агентство, выдающее напрокат невротиков. Усилием воли я вернулся к реальности. Алисины щеки понемногу обретали нормальный цвет — мой любимый, бледно-розовый.

Ситуация складывалась следующим образом. Родители Алисы старались изо всех сил, а я трясся от страха, что непредусмотренная и преждевременная встреча с моими разрушит все наши планы. Не успел я облачиться в тогу идеального зятя, как мои мать с отцом тут как тут — наперегонки несутся, чтобы ее запятнать. Вернувшись из кухни, где располагался наш штаб, мы решили поставить гостей в известность о предстоящем визите. Рано или поздно им все равно предстоит познакомиться, так почему бы не сегодня? Мать Алисы не сдержала удивления:

— Ну надо же! Они не предупреждали, что приедут, и все-таки приезжают!

— Да, мама. Это экспромт.

— Понимаю, понимаю. Экспромт. Конечно.

Мать Алисы и помыслить не могла, что в ее жизни настанет день, когда ей придется действовать экспромтом. Негибкая до заскорузлости, она планировала каждый час и каждую минуту и, может быть, даже знала точный день, когда умрет. Услышанное произвело на нее неизгладимое впечатление, и она все повторяла слово «экспромт», словно пробуя на вкус экзотический варваризм.

— Ну и что такого? — внес свою лепту Жерар. — Каждый может ошибиться с пересадкой. Вспомни лето семьдесят седьмого. Мы с тобой на две минуты опоздали на поезд и ночевали у твоих дальних родственников.

— Я помню, помню, — с ужасом в голосе подтвердила Элеонора.

А мне на память пришел фильм «Жизнь — это долгая спокойная река». [16]Я думал о гражданских и холодных войнах, о близких контактах третьей степени [17]и о четвертом измерении, думал о столкновении идей и мировоззрений, о различиях между капитализмом и коммунизмом, между солью и перцем, я думал сразу обо всем, и мой ужас был самым настоящим, а страх основан на соображении, в котором сейчас, в порыве саморазоблачения, я готов признаться: я хотел понравиться тестю с тещей. Я хотел, чтобы они приняли меня за своего, позволили обзавестись теми же привычками и проводить воскресенья так, как проводили их они, — в невыносимой скуке, но без сюрпризов. Я боялся, что мое происхождение в один миг разрушит все надежды на будущее. Жизнь каждого из нас похожа на круг. Мы тешим себя иллюзией, будто обладаем свободой маневра, чтобы забыть, что конечная точка совпадает с исходной. Хотя совершенно очевидно, что на самом деле мы движемся туда, откуда начали, — к праху. Неотвратимое вторжение моих родителей служило ярким доказательством этой истины.

Они ворвались в дом все в мыле. И треща как две сороки. Я едва сумел пискнуть, что их зовут Франсуа и Франсуаза (они даже не дали мне использовать эту оригинальную особенность в качестве милого вступления, способного разрядить обстановку). Скороговоркой со всеми поздоровались, практически не извинившись за то, что прервали нашу трапезу. Мать тут же раскритиковала поданные блюда, потому что они приготовлены не из экологически чистых продуктов, но сердиться на них было невозможно, они вдохнули жизнь в наши посиделки, и всем уже казалось, что они здесь давным-давно. Ко мне словно вернулись детские переживания. Родители постоянно подкидывали меня деду с бабкой, но, стоило им приехать, они сразу занимали столько пространства, что я моментально забывал, как долго они отсутствовали и как мне их не хватало. Они пожаловались, что совершенно вымотаны путешествием, хотя по их виду я бы этого не сказал. Мы сидели за столом, когда мой отец — сама простота — счел нужным сообщить:

— Там, где мы были, невозможно было помыться. Нужно было все экономить, даже воду. Представляете, я десять дней не принимал душ!

— Я хоть рукавичкой обтиралась, — добавила мать.

Опасаясь, как бы отец не принялся у всех на виду скрестись, я повел его в ванную. Элеоноре вроде бы не хватало воздуха, и я открыл окно. Внизу у нас располагалось небольшое кафе, в котором играла группа регги. В конце концов я решил, что окно лучше закрыть, дабы помешать проникновению в квартиру звуков, производимых под воздействием неумеренного потребления травы. Вот так я и дергался — сделаю что-нибудь, и тут же приходится с неловкими ужимками это исправлять.

Мать села с нами за стол и вкратце рассказала историю их путешествия. Они побывали в одном из затерянных уголков Колумбии.