Бегство из психушки - Георгий Богач Страница 13

– По-хорошему так по-хорошему. Я не злопамятная. Просто я злая, и у меня очень хорошая память.

– Все вы, доктора, добрые. Когда зубами к стенке спите.

– Ты все еще здесь? А я думала, что ты со своими дружками уже испарился.

Колька-Хряк махнул рукой, и они с дружками пошли к лесу. Он что-то сказал своим спутникам, те замедлили шаг, оглянулись, засмеялись и пошли дальше.

– Вам здесь больше оставаться нельзя, – сказала Софья Кошкарову. – Эти мужики вас в покое не оставят. Я проедусь на машине вон до того леска, посмотрю, куда эта компания пошла, а вы начинайте собираться. Послезавтра я поеду на этой развалюхе в Питер и вас с собой захвачу.

Кошкаров задумался, взял мыло, чистую одежду и пошел на озеро. Он искупался, потом намылился, нырнул в воду, смыл мыло и вышел на берег. Обсохнув, он переоделся и вошел в дом. Дома он нагрел воду на электроплитке, облезлым помазком взбил пену на обмылке и побрился туповатым лезвием. Освежившись остатками одеколона на дне пузырька. В зеркале он увидел моложавого мужчину с пронзительно темными глазами, впалыми щеками и полными губами.

Не успел Антон привести себя в порядок, как у дома затормозила машина и вошла Софья.

– А работа на свежем воздухе пошла вам на пользу. Даже влюбиться можно. Ни на поезде, ни на автобусе вам без документов ехать нельзя.

– А вы питерская?

– Да.

– А как же вы в Добывалово попали?

– По распределению.

– Я для вас кое-что приготовил.

Антон поднялся по лестнице на чердак, который он оборудовал под художественную мастерскую, снял со стены несколько картин и спустился с ними вниз.

– Я тут набросал несколько ваших портретов по памяти. Выбирайте себе любой, – голос Антона дрогнул. Софья это заметила.

Софья оторвала взгляд от Антона и стала рассматривать портреты.

– Кошкаров…

– Меня зовут Антон.

– Антон, на ваших портретах я обнажена. Вы же не видели меня голой.

– Когда художник смотрит на женщину, то мысленно ее раздевает.

– Вы изобразили меня обнаженной и в весьма смелых позах.

– В этом суть женщины. Она зовет к себе мужчину жестами, поворотами тела, позами, глазами.

– Возможно. Но у меня нет родинки вот здесь, – Софья показала пальцем на бедро.

– Я могу дописать портрет с натуры. Для этого вам надо…

Он подошел к Софье, хотел ей что-то сказать, и они оба не заметили, как стали целоваться и повалились прямо на матрац, лежащий в углу.

…

– Антон, я хочу пить.

– Сейчас я заварю чай. Все прямо как во сне.

– У тебя давно не было женщины?

Антон помолчал, а потом нехотя заговорил.

– Я тут нашел одну натурщицу. Она приезжала из Питера в Яблоньку, к своей бабушке погостить. Кстати, твое тело я писал с нее.

Софью вдруг охватила ревность.

– Не смей писать меня с других баб! Все художники – бабники.

– Если не любить женщин, то нечего и писать женские тела. Тогда получатся безжизненные анатомические объекты.

– У тебя в Москве, наверное, было много женщин?

– Много женщин не бывает. Бывает одна, но недоступная, а остальные – это просто путь к ней. Иногда этот путь короткий, иногда – длинный.

– Интересная философия.

– Ты тоже казалась мне недоступной. Но сегодня ты посмотрела на меня не как на больного, а как на мужчину. Этот взгляд вернул меня к жизни, и я хочу написать твой портрет, с которого ты смотришь таким же взглядом.

– Ты заметил, что стал писать портреты намного лучше, чем раньше?

– Все художники развиваются, набираются опыта и совершенствуются.

– Не все. Многие останавливаются на месте, начинают повторяться, тиражировать самих себя, и постепенно их творчество превращается в ремесло и скатывается вниз.

– Возможно. Но в психушке у меня было время подумать о своем творчестве.

– А ты помнишь, когда именно стал рисовать и писать по-новому?

– Уже с год, когда…

– Когда я принесла тебе в палату карандаши, краски, бумагу, ДСП.

– Ну и что?

– А ты помнишь, что перед этим я несколько раз разговаривала с тобой, показывала тебе какие-то картинки, расспрашивала о них и незаметно направляла тебя на переосмысление твоего творчества?

– А зачем?

– Я будила твой талант, внушая тебе тревогу и беспокойство, потому что талант – это постоянный поиск, постоянный выбор, постоянное недовольство и спор с самим собой. Талант спрятан за шелухой, которую наложили повседневность и стереотипные представления обо всем. На него давит мнение толпы и авторитетов. Ты первый, на ком я испытала новый метод гештальт-терапии. Она раскрыла твое подсознание, и оно, минуя цензуру сознания, воспринимало мои установки. Я смотрю на написанные тобой портреты и понимаю, что добилась своего: ты уже можешь творить по-настоящему и не зависеть ни от чьего мнения и установок. Психологическая глубина изображенных тобой людей сравнима с лучшими портретами, которые я видела. Ты далеко пойдешь, но рано или поздно ты попадешь в плен собственного таланта, твои глаза замылятся, образуются новые стереотипы, и чтобы их сломать, снова потребуюсь я.

– Ты потребуешься мне и без этого.

– Если ты изобразишь что-то ниже своего уровня, то не сможешь с этим смириться и будешь доделывать, переделывать, изменять написанное и поймешь, что лучшим был первый вариант – интуитивный и легкий. Творчество не терпит размышлений и логики. Оно интуитивно.

– Но бездумно творить тоже нельзя.

– Я вложила в тебя все, что умела. Вместе с твоим талантом я разбудила и свой талант. Мои способности были спрятаны за сложившимися стереотипами психологии и психиатрии, которые мне внушали в институте. Я удрала из Питера сюда, чтобы уйти от давления авторитетов и на своих больных испытать то, что задумала.

– Значит, я был для тебя всего лишь подопытным кроликом? Потом ты вложишь свои идеи в кого-нибудь другого и на время его полюбишь, потом полюбишь третьего и так далее. Ты думаешь только о себе и своих идеях, а не о тех, на ком ты их испытываешь.

– Все творцы – эгоцентрики. Ты тоже. Что для тебя важнее – женщины, с которыми ты спал, или их изображения на твоих полотнах? Женщины помогали тебе творить и превратились в картины, как красивая бабочка, пришпиленная к картону. Ее красота застыла навсегда. Ее можно потрогать, но увидеть ее полет уже невозможно. И ты должен быть благодарен мне за то, что я очистила твой талант от шелухи повседневности и от плена стереотипов. Ты стал вольным художником. Любя кого-то, человек любит прежде всего себя. Он хочет обладать объектом любви, не хочет его ни с кем делить и готов его убить, чтобы он не достался другому. Значит, он думает не о нем, а о себе.