Лица - Джоанна Кингсли Страница 13

Бернард проглотил обиду. Она была не велика, приходилось мириться и с большими.

— Ясно. Вы с ней поговорите?

— Да, — пообещал Георгий. Через несколько минут он с Женей пошел в ординаторскую, а Бернард отправился в палату Дмитрия — он хотел поговорить с мальчиком наедине. Американцу было необходимо знать все о Георгии Сарееве.

Хотя Георгий сообщил ему, что их план в основном принят советским руководством, на пути реальной торговли стояло еще множество препятствий. Бернард так еще и не разобрался, кто он: марионетка, выполняющая распоряжения свыше, или политик, стремящийся уберечь себя от критики.

Промышленник заметил и принял к сведению холодность Дмитрия к отцу. Мальчик, вероятно, кое-что сможет рассказать, что поможет Бернарду в переговорах. Например, прояснить дело с матерью — женой Георгия. Американец знал, что она — еврейка, арестована и вот-вот предстанет перед судом по весьма туманному обвинению. Что это — всплеск антисемитизма в Советском Союзе? Если так, то не повлияет ли этот всплеск на будущее Георгия Михайловича и его способность вести переговоры?

Глядя на Дмитрия, миловидного мальчика с голубыми глазами, нельзя было предположить, что он наполовину еврей. Без всяких предисловий Бернард спросил:

— Так что ты думаешь об аресте матери?

Дмитрий пожал плечами.

— Это ошибка? — Мерритт сознавал, что, возвышаясь над кроватью юноши, рядом с которой не было стульев, он походил на инквизитора, вопрошающего с помоста.

— Может быть, — осторожно заметил Дмитрий.

— А твоей матери поможет, если материалы слушания появятся в прессе? Просочатся на Запад?

— Все что мы делаем в нашей стране — это наше дело, мистер Мерритт. Если делаем ошибки, то сами их и исправляем, — он говорил словами матери, которые часто слышал во время ее споров с Георгием. У него не было оснований верить американцу.

Бернард изменил направление вопросов:

— Когда ты сможешь выписаться? — спросил он.

— Не знаю. Может быть, через неделю или две.

— И что тогда?

— Четыре месяца с костылями. А когда смогу обходиться без них, — мальчик выдавил усмешку, — буду хромать.

— Может быть, я смогу помочь. За годы сотрудничества с вашей страной я приобрел здесь много друзей, которые не откажут мне в услуге…

— Мистер Мерритт, — перебил его Дмитрий. — Я советский гражданин и особые привилегии мне не нужны. Здесь, в палате, я лежу с другими людьми: рабочими, как и я, студентами, служащими. У вас в стране вы находились бы в отдельной палате, любые специалисты были бы к вашим услугам, — он моргнул, и волна боли прошла по его лицу. — Привилегии означают власть. Капитализм служит личным интересам. Спасибо за ваше предложение, мистер Мерритт, но оно не для меня.

Бернард почувствовал вспышку гнева, но протянул руку, и Дмитрий принял ее, гордо глядя на американца. Совсем как отец, подумал промышленник.

* * *

Дмитрий находился еще в больнице, когда в середине апреля состоялся суд.

Как и просил отец, Женя надела пионерскую форму с белыми гольфами. У нее мелькнула мысль о нейлоновых чулках, но она тут же отбросила ее, поняв, насколько они неуместны. Тетя Катя, словно маленькой девочке, расчесала Жене волосы и, расплакавшись, заплела косы.

Георгий надел военный мундир. Когда они входили в зал суда, чей-то голос объявил: «Секретарь Георгий Михайлович Сареев». Женя увидела, что судья надела очки в металлической оправе и сквозь них посмотрела на вошедшего. Как и у многих других, кто видел отца впервые, на ее лице появилось озадаченное выражение.

Очень прямо Женя села на скамью. Рядом, развернув плечи и сцепив руки, сидел отец. Она чувствовала кисловатый запах его пота, от которого ее слегка мутило. Несмотря на свитер, ей было холодно. Помещение выглядело серым и настолько большим, что даже вместе с публикой казалось пустым, как мавзолей.

Она подалась вперед, чтобы не ощущать запаха. Прокурор стоял рядом с судьей и, сильно жестикулируя, произносил обвинение. Но Женя не понимала ни единого слова: сплошные термины, представлявшиеся Жене сплошной чепухой, потоком лились из его уст в то время, как он чертил руками в воздухе огромные полукружия, подчеркивая значимость обвинения.

Она не могла себе представить, была не готова поверить, что мать здесь появится. Эта драма была не для Наташи. Дома Наташа декламировала длинные отрывки из Чехова и Горького и заставляла небольшую аудиторию смеяться и усмехаться, несмотря на грустное содержание пьес.

— Введите Наталью Леонову-Сарееву, обвиняемую.

Конвоир ввел мать в зал, потом позволил одной пройти к скамье подсудимых. Она шла мелкими шажками, как будто ее ноги были скованы цепью.

Женя видела, как она ухватилась за ограждение и выпрямилась, моргнула и посмотрела в зал.

Заглушая остальные звуки, в ушах Жени стучала кровь. Женя неотрывно смотрела на мать: голубые глаза, обрамленные темными ресницами, белоснежная кожа. Мать выглядела невероятно хрупкой и красивой.

— И состоит в заговоре, направленном на подрыв социалистического государства…

Женя не сводила с матери глаз, но зрение затуманилось, хотя перед ней было лицо, знакомое всю жизнь. В последние месяцы Женя старалась стереть это лицо в своей памяти. Но вот мать, непереносимо близкая, стояла перед ней на небольшом возвышении. Жене хотелось подбежать к ней, умолять вернуться домой… Она почувствовала, как отец положил ей руку на колено и устыдилась своих чувств. Никогда в жизни она больше не хотела видеть мать.

Фигура на возвышении гипнотизировала Женю, оказываясь в фокусе, и вновь уходя в нерезкость. Мужской голос затухал и взвивался на высокие ноты.

— Мы располагаем бесчисленными свидетельскими показаниями и подписанными заявлениями против вас. Вас обвиняют в уклонизме и моральном разложении. В космополитизме.

— Вы — предатель, Наталья Леонова. Это хуже, чем воровство, намного извращеннее, чем убийство.

Вор хватает то, что принадлежит другим, но только их собственность. Пренебрегая принципами марксизма-ленинизма, вы крадете у людей веру. Веру в нашу семью, в Союз Советских Социалистических Республик. Вы убиваете надежду на будущее.

Обвинитель закончил речь. Судья спросила, не хочет ли кто-нибудь выступить из зала. Никто не ответил. Тогда она вызвала товарища Сареева:

— Есть ли у вас что-нибудь добавить, как у мужа обвиняемой, что могло бы повлиять на решение суда?

Не глядя в сторону жены, Георгий Михайлович медленно поднялся.

— Товарищ судья, я сделал бы все, чтобы ей помочь. Во имя наших детей. Вот маленькая девочка, — он повел рукой в сторону Жени, — наша дочь. Она нуждается в матери. Но мать оставила ее и брата, чтобы влиться в общество беспутных людей.

Думаю, дети еще не успели разложиться. В их интересах и, храня верность партии и стране, я должен положиться на решение суда. Если обвиняемую найдут виновной, ее необходимо устранить из общества, чтобы пресечь заразу. Если ее признают невиновной, как патриот и муж, я жду ее в своем доме и нашем социалистическом содружестве людей.