Фердинанд, или Новый Радищев - Я. Сенькин-Толстый Страница 13

Подобно многим псковским помещикам, Лилеев был знаком с самим Пушкиным. Как-то на узкой дороге Великие Куки — Новоржев — Святые Горы их коляски сцепились осями, и поэты в четыре голоса (вместе с кучерами) изрядно повздорили. Разгневанный Лилеев плевался в Солнце русской поэзии, а титулярный советник Пушкин замахнулся на старика купленным на ярмарке апельсином и в горячке рассыпал по дну коляски большой бумажный кулек с этим экзотическим продуктом. Дело чуть не дошло до дуэли, но оси колясок вдруг расцепились, и разгоряченные потасовкой лошади навсегда разнесли двух поэтов, так по-настоящему и не насладившихся общением. Об этом мы узнаем из письма Лилеева П. Карамзиной, в котором он, среди прочих провинциальных новостей, с некоторыми поэтическими преувеличениями сообщает о своей стычке возле Святых Гор «с какой-то обезьяной в бакенбардах, которую везли поверх возка с апельсинами». Из этого пушкинисты заключили, что встреча поэтов состоялась в одно из воскресений августа 1824 года. Письмо обнаружили совсем недавно, поэтому Лилеев еще не включен Лазарем Абрамовичем Иерейским в знаменитый справочник «Пушкин и его окружение» наряду с горничной Наташей, владельцем кофейни Пфейфером и купчихой Шарлоттой-Вильгельминой Пфлуг. Впрочем, по некоторым сведениям, Пушкин, позже узнав, с кем он поссорился, решил навестить собрата по перу и помириться с ним, однако вышло все как-то неудачно: когда поэт подъехал к воротам лилеевского дома, толпа дворовых кинулась к нему и экипаж во двор вовсе не пропустила — оказывается, у барина был мертвый час, и дворня имела категорическое предписание никого не принимать — да хошь сам государь! За нарушение приказа всех тридцать караульщиков ожидала жестокая порка на конюшне. Эта угроза придавала молодцам такое рвение в защите покоя барина, что от этого чуть было не пострадало Солнце русское поэзии. Словом, Пушкину пришлось, плюнув с досады, повернуть домой, в Михайловское.

Естественно, у Лилеева при таком характере и без Пушкина врагов хватало. Им всем он, не колеблясь, поэтически плюнул в харю:

Враги ничтожные моей

правдивой музы,

Мой гений оковать

не в силах ваши узы.

Гоните же меня!

Гоните клеветами.

Глупцы! Я тем горжусь,

что ненавидим вами!

Семьей Лилеев как-то не удосужился обзавестись, хотя имел и правильную сексуальную ориентацию и, как результат, сонм детишек. Часто, взяв в руки гобой любви и лавровый венок, Лилеев, в окружении двух десятков своих крепостных «нимфочек», наряженных на античный манер в полупрозрачные туники, выходил в луга. Там он возлежал на персидском ковре, они отгоняли от него оводов, слепней и водили вокруг хороводы. Разомлевший же барин пил шербет, одаривал их вниманием и тискал поочередно.

На сих лугах я буду вечно обитать,

И будут нимфы там мои стихи читать…

Их нежной свежестью я сильно подкреплен

И поцелуями прелестных оживлен…

К концу жизни подросшими детьми Лилеева заселили целую деревню Новолилеевку в Оренбургской губернии, где помещик-отец, подобно Аксаковым, прикупил у башкирцев земли. Умер Лилеев, не дожив нескольких лет до отмены крепостного права. Смерть избавила его от полного разорения. Из прежних богатств у него осталась лишь сломанная электрическая машина, унесшая жизнь Луки, да рукописи его сочинений — все остальное пошло на уплату долгов — ведь недаром угробил поэт кучу денег только на заказ у эфиопского раса кожи горного козла. Правда, как говорили крестьяне, пошившие сапоги из упомянутых переплетов, козлы эти были вполне обыкновенные, российские и дюже воняли.

По случайному совпадению, уже в нынешние времена огромную двенадцатикилограммовую книгу «Санкт-Петербург. 300 лет», которую наш президент в принудительном порядке дарил всем другим президентам и премьерам, приехавшим на юбилей города, переплели в кожу этого самого эфиопского козла. Для охоты на него якобы особым спецбортом в Эфиопию или Эритрею посылали группу завидовских егерей, и они перестреляли всех горных козлов Африканского Рога. По слухам, это послужило причиной подлинного скандала в кругах защитников дикой природы Африки.

В первые советские годы в имении Лилеевка порховские чекисты устроили лагерь принудисправработ, куда свозили со всего уезда «врагов красного воздушного флота». Таковыми считали граждан, не внесших по добровольной подписке деньги на нужды молодой краснозвездной советской авиации в ходе всеуездной акции «Крепите крылья Советов». Списки с адресами по истечении срока приема пожертвований печатались в городской газете «Непогасимое пламя», а затем по этому списку чекисты брали по ночам поголовно всех «врагов красного воздушного флота» (естественно, с революционной конфискацией имущества) и отвозили их в Лилеевский концлагерь. Во главе этих акций стояла Ирина Крошинская — известная красная садистка, подруга двух мымр русской революции Стасовой и Землячки. Но нарушения «революционной законности» даже для тех лихих времен оказались настолько вопиющими (пожертвования сделали всего-то полпроцента жителей Порхова [24]), что порховская парторганизация посадила Крошинскую в тюрьму, а инициатива чекистов стала предметом разбирательства на заседании Совнаркома. Сам Ильич намылил голову за самодеятельность порховских рыцарей революции их шефу — железному Феликсу, — которого срочно вызвали из Швейцарии, где он, обрив свою козлиную бороду и сняв защитный френч, мирно отдыхал с супругой от ужасов лубянских подвалов.

Естественно, концлагерь в Лилеево ликвидировали, но усадьбу безвозвратно разорили как враги красного воздушного флота, так и группа его поддержки. Потом в Лилеево устроили коммунию «Егалите», но часть коммунаров вскоре попала на цугундер за антисоветские настроения. Дело в том, что они не стукнули на своего односельчанина, который, согласно донесению агента ГПУ, прочитав том Каутского и будучи нетрезв, разглагольствовал за бедным коммунарским ужином: «Был такой случай, вот, как и мы, в Англии когда-то решили социалисты жить сообща. Собрали они деньги и барахлишко, какое было, в кучу и организовали коммуну. Англичане — народ старательней нашего и грамотнее. А только не вышло. Промуторились они так с годик, прожились в пух и прах, с голодухи стали в океане топиться. С той поры так и называются они социалисты-утописты». После распада коммуны усадьба какое-то время стояла брошенная и разоренная, а потом она, подобно всем псковским помещичьим имениям — «гнездам сплотации и крепостничества», по тогдашней моде якобы «случайно» сгорела. Теперь о ней напоминает лишь высокий холм, воспетый некогда поэтом. На нем, как и во времена Лилеева, весной и в начале лета трогательно цветет черемуха, белая сирень и акация…

Словом, как писал современный духовный наследник и почитатель Лилеева в статье «Подпоручик от русской литературы»:

Пройдут мимо горки старушки.

Помянут слезою, почтут…