Фердинанд, или Новый Радищев - Я. Сенькин-Толстый Страница 12

Рабства памятно мне ложе.

Горя памятен мундир,

И с его татарской рожей

Полковой мой командир.

Подведя под этим этапом жизни жирную черту, он отправился за границу развеяться. Побывав в Саксонии и присмотревшись к успехам сельского хозяйства этой благословенной страны, Эраст вернулся на родину, объятый страстным желанием помочь псковскому практическому земледелию, хиревшему на глазах. Именно тогда им и были писаны следующие строки, адресованные немецкому другу-земледельцу: «Все худо растет, мужик везде потеет и плачет над своею тщетною работою, невежество велико, требуются везде наставления. Накормим алчущих, оденем хладных, землю развеселим, ризою богатою покроем болота, не будет бедности и рыдания. Наставляйте меня хорошенько, я твердой стопой пойду путями Вашей Славы!» Первым делом он наладил выпуск газеты «Bauerfreund» по примеру Юнгова «Календаря фермера». Вышло всего два номера, но издание полюбилось крестьянам исключительно за мягкость бумаги, на которой оно печаталась в Дрездене.

Собственно на это и рассчитывал Лилеев, затевая свой смелый издательский проект. Энтузиаст полагал, что, уединившись по большой нужде на гумне, крестьянин со скуки прочитает хотя бы один или два сельскохозяйственных совета из взятого им с собой обрывка газеты и — вследствие чтения — займется улучшением своего хозяйства. Однако он не учел одной мелочи — крестьяне готику не читали, зато замаранную бумажку с напечатанным на ней именем государя-императора подобрал немец-управляющий и донес на Лилеева об «оскорблении непристойным действием имени Его Величества».

Но тут нашему герою повезло: доказать, что непристойный акт оскорбления действием нанесен якобы самим Лилеевым, доносчик так и не смог [23]. Поэт отделался легким испугом, после чего первую в России сельскохозяйственную газету издавать перестал и налег на лирику. И все же усилия Лилеева в области практического земледелия не канули в омут безвестности. Переведенный им трактат «О дистиляции или винокурении Аглинском», подобно исландским сагам и кельтским легендам, передавался из уст в уста среди скобарей, и наставления из трактата потрясенные лингвисты из Петербурга записали в самых глухих деревнях аж в конце XX века.

Вообще же, подобно большинству просвещенных людей, Лилеев тяготел ко всему новому, неизведанному. Он подружился с соседским помещиком Ефимом Бухаровым, который, как сообщали «Псковские губернские ведомости» за 1840 год, первым внедрил среди скобарей ныне столь любимую ими картошку («второй хлеб») и даже изобрел чипсы. Как и Лилеев, занимаясь сельскохозяйственными опытами, Бухаров «случайно открыл, что свежий картофель, будучи разрезан на самые тоненькие кружочки и высушен при помощи солнца или печей, сохраняется долгое время безо всякой порчи. Дальнейшие наблюдения показали, что из четверика или 1 пуда сырого выходит 11,5 фунтов крепко высушенного картофеля». Обо всем этом Лилеев подробно написал в «Bauerfreund», но информация осталась сокрытой от мирового сообщества, тем более что дворня Бухарова, доведенная кормлением псевдочипсами до мятежа, в сущности, убила своего благодетеля, заставив его (насильно) съесть пуд этих самых проклятых чипсов. Историки классовой борьбы эпохи феодализма восстание бухаровских крестьян назвали «Чипсовым бунтом», отнеся его к эпохе так называемых «голодных бунтов», наряду с «Соляным» (в России), «Картофельным» (во Франции), «Бостонским Чаепитием» (в США), «Кофейным» (не помню где-то в Латинской Америке), «Селедочным» (в Голландии), «Устричным» на острове Мэн и «Соевым» (в Китае).

Стихи Лилеев-Струйский начал писать еще в детстве. Первое его стихотворение обнаружено, как ни странно… археологами на местном кладбище. На небольшом надгробном камне из каррарского мрамора сохранилась эпитафия на смерть любимого котенка:

Цветок, листов не распустивши,

С полдня до вечера доживши,

Издох! И утра не дождал.

Серьезно писать Лилеев начал еще в Пажеском корпусе. Поначалу его стихи посвящались исключительно морской тематике, что как-то вполне естественно вытекало из медицинской истории «гардемарина» Лилеева. Но уже и тогда он невольно внес вклад в песенное творчество советской поры: ведь это ему принадлежат строки знаменитой песни о моряке, приехавшем на побывку домой: «Как глаза закрою, море у меня в ушах шумит». Позже непокорную стихию в стихах Лилеева сменили другие темы — любовь, перси, ланиты, пастушки, лилеи, Морфеи. С ранних лет под псевдонимом Лилеев-Струйский (а также Ипполит Закатов) он печатался в «Русском инвалиде», «Северном Меркурии», а также в «Утешном Славянине» и «Уединенном Пошехонце» и «Покоящимся Трудолюбце». Всего им опубликовано пять стихотворений из восьми тысяч, написанных за долгую жизнь. К сожалению, огромные (in-folio), переплетенные в кожу эфиопского горного козла рукописные тома пропали в годы революции — невежественные крестьяне пошили сапоги из переплетов, а сами рукописи извели на цигарки. Некоторые листы деревенские ребятишки пустили на воздушных змеев. Один такой змей сорвался с гнилой бечевки и долетел до самого Порхова, где чудесным образом (перст судьбы!) упал к ногам единственного тогда еще не расстрелянного порховского интеллигента Якова Карловича Иогансона. Он подобрал рукопись, удалил с листов грязь и клей, переписал, а затем издал в шести экземплярах за свой счет поэтическую книгу Ипполита Закатова-Струйского, дав ей название: «Уединенная муза шелонского брега» (Порхов, 1920). Вот одно из стихотворений сборника:

Певец прекрасный, милый,

Приятный соловей!

Утешь мой дух унылый

Ты песенкой своей.

Ведь ты, мой друг, на воле,

Не в клеточке сидишь!

Почто ж так медлишь доле

И к милой не летишь?

Ужели отлетела

Подруженька твоя?

Увы! Судьба велела,

Чтоб розно жил и я…

Ах, если б хоть на время

Я крылышки имел —

Прощай, печально время!

Я б к милой улетел.

В объятиях любезной

Я б век счастлив бы был

И в миг бы жребий слезной

Весь мир бы позабыл.

По поводу этого лучшего лилеевского шедевра в пушкинистике нет единодушия. Иогансон уверен в авторстве Лилеева, к этому склоняются и другие исследователи, но в последнее время высказывается довольно парадоксальная идея, что стихотворение принадлежит на самом деле Пушкину! На 1251-й Всероссийской пушкинской конференции, организованной в Пушкинских Горах, сенсацией стал доклад шведского профессора Ингмара Дериглазова — автора монографии «Мужики и Пушкин». Докладчик утверждал, что игумен Святогорского монастыря о. Геннадий, которому царизм поручил присмотр за вольнолюбивым поэтом, наведывался в дом Пушкина (вспомним записки Пущина) даже в отсутствие хозяина. Известно, Пушкин частенько уходил из Михайловского в поля с железной тростью в руках или нетерпеливо мчался к девушкам в Тригорское по пресловутой дороге дождей. Так вот, якобы о. Геннадий любил пошарить в мусорной корзине поэта и однажды выкрал оттуда порванную рукопись этого самого стихотворения. Многие дискутанты справедливо критиковали Дериглазова, делая упор на то, что в мусорной корзине в доме Пушкина могли храниться не только отрывки стихотворений самого поэта, но и произведения многих его собратьев по перу. Не исключено, что вирши сочинил сам игумен, кстати, не отличавшийся высокой нравственностью.