Народный фронт. Феерия с результатом любви - Алексей Слаповский Страница 13

– Я… Я… Я болен! – выкрикнул Диммер.

– А если Вы больны, то, получается, Виталий Иванович прав, у Вас за душой нет ни гроша, потому что кто же позволит психически нездоровому человеку распоряжаться финансами? Все ваши счета заморожены.

Я думал, Диммер упадет без чувств: лицо его налилось бурой кровью, глаза выпучились.

– Нет! – закричал он. – Я здоров!

– Тогда тюрьма и суд, – улыбнулся министр.

– Я болен! – закричал Лев Борисович.

– Тогда никаких телефонов, телевизоров и прочих льгот.

– Я… Я… Я… – Диммер вдруг затрясся от рыданий и сполз по стенке, возле которой стоял.

Ольга Олеговна тут же подошла и милосердно сделала ему укол собственноручной рукой.

А министр направился к выходу, но перед дверью остановился.

– Да, кстати, насчет Народного Фронта. С численностью все в порядке?

Я услышал это и закричал ему издали:

– Я же только что Вам говорил, что Попченко приписал численность! Написал, что нас двадцать восемь плюс один резервный! А на самом деле нас двадцать восемь плюс один резервный, но не приписанных, а по-настоящему!

– Однако! – приподнял брови министр. – Как он искусно симулирует, что говорит. И что его беспокоит, не понимаю? И так двадцать восемь, и так двадцать восемь. Какая разница?

– Шизо! – влез Ленечка, нарушая субординацию, и покрутил пальцем у виска.

И никто его не одернул.

– Огромная разница! – кипел я праведной яростью. – Как Вы не понимаете?

Но министр уже скрылся за дверью.

А ко мне шла Ольга Олеговна со шприцем. И тут произошло странное. Я мог бы умолкнуть и имел шанс избежать укола. Но я продолжал буйствовать – потому что желал этого укола. Я желал боли от пальцев Ольги Олеговны, я ждал укола от моей ООООО.

Таковы парадоксы любви.

Двадцать Четвертое число, вечер. Деревья от ветра шумят и гнутся за окном. Как всегда, стихия природы разбуждает стихию и в наших душах, поэтому в палате беспокойно.

Недаром было запланировано, что один из нас может выбыть. Выбыл Лев Борисович Диммер, который находится в прострации и не реагирует ни на что. Он лежит целыми днями, его искусственно кормят через трубочку, остальное он тоже совершает несамостоятельно. За это его ненавидит персонал, за это на него ропщут товарищи, что несправедливо. Я подхожу к нему, чтобы утешить, но он не может меня видеть спокойно, на губах вскипает слюна, он бормочет что-то ругательное, невозможно разобрать.

Мне было не по себе, я бродил в каком-то сумеречном состоянии. Наверное, такое и бывает у настоящих сумасшедших, подумалось мне. Вот несчастье! Слава богу, что мой разум ясен и свеж, а настроение – это настроение. Пройдет. Проходя мимо двери, ведущей в коридор, оттуда потянуло сквознячком. Дверь была чуть приоткрыта. Я не поверил своим глазам: такое никогда не допускается! Видимо, чья-то оплошность.

Мгновенно мысль лихорадочно заработала.

Выскользнуть. Быстро по лестнице сбежать вниз, на первый этаж. К двери. Она обычно закрыта на засов. Даже если там сидит охранник (а он обычно сидит), я успею одним движением отодвинуть засов, выбежать – и Свобода! В сад, а там через ограду – к маршрутке, к свободным Людям, уехать вместе с ними – Жить, Работать, Смеяться, Любить! Стоп. А как же Ольга Олеговна? Ничего, я встречу ее там, на воле!

И я выскользнул в дверь, сбежал на цыпочках вниз. Охранник спал! Он спал, положив голову на руки. Я осторожно, по миллиметру, отодвинул засов, осторожно открыл дверь. Потянуло ветром. Я оглянулся на охранника. Тот не проснулся, лишь улыбнулся во сне: ветер приятно освежил его краснолицее лицо.

Прикрыв за собой дверь, я гигантскими шагами помчался к ограде. Полез по прутьям. В это время к ветру добавился дождь, который осыпал сначала мелким водяным орошеньем, как душ, а потом будто обрушился с неба водопадом.

Перебравшись через ограду и добежав до остановки, я успел весь вымокнуть. Сел под крышей на лавке, трясясь от холода, страха и счастья. Никого не было. Может, в такой поздний час маршрутки уже не ходят? Что ж, пережду, пока пройдет дождь – и пойду пешком. В свой родимый милый дом, туда, где жила моя мама, где каждая вещь пахнет запахом Отечества. Это именно так.

Я полагаю, поговорка англичан «Мой дом – моя крепость» неправильно переведена. Скорее всего они говорят: «Мой дом – моя Родина». Впрочем, возможно, все-таки крепость. У них с Родиной не было проблем, то есть были, но не такие постоянные. Россия же за свою не очень длинную историю была и под монголо-татарами, и под раздробленными князьями, ходя войной друг на друга, и под царями, и под самозванцами, а потом стала другой совсем страной, Советским Союзом, а потом опять Россией, то есть она все время была другой и разной, Родина же должна быть одна, как мать.

Поэтому и служит Родиной нам, русским, дом, квартира, а часто и просто комната, и мы в своем большинстве ее холим и лелеем, а на общее нам наплевать, оно как бы не наше. Запутавшееся историческое сознание словно бы навсегда застряло во времени монголо-татарского ига. Поэтому, кстати, если перейти на материально-финансовую сторону вопроса, и стоит жилье так дорого, как нигде в мире. Иначе и быть не может – это ведь не просто стоимость квадратных метров, это стоимость твоей настоящей Родины, где твои родители, братья и сестры, а не безмерное пространство, которое не способно ухватить даже такое всеохватывающее воображение, как у меня.

Поэтому и полюбить нашу Родину трудно. Сравним с ООООО: я ведь люблю ее всю, а если ее нет рядом, я легко могу себе ее представить. И весьма трудно представить, что я влюбился бы в руку, ногу или кусочек кожи, даже если на груди. Так и с Россией: по частям в нее влюбиться трудно, а целиком полюбить невозможно – ибо, если быть честным, моей душе все равно, есть у нас Владивосток или нет. То есть владивостокчанам это важно, а мне безразлично. Я дальше Уральского хребта в жизни никогда не бывал. Вы скажете, что я рассуждаю не геополитично, – а я и не обязан быть геополитиком, я всего лишь Человек.

Рассуждая мысленно об этом, мне стало стыдно. Неправда, я уже не просто Человек, я взял на себя ответственность за двенадцать Душ, даже если теперь не считать Диммера, но оппозиционер Башлак тоже под моим попечительством. Получается, я их бросил?

К тому же, я замерз и проголодался. Когда еще я доберусь до дома, согреюсь и приготовлю себе чаю, а тут рукой подать – вон светятся окна сквозь ветви. И дождь перестает. Перелезть обратно, незаметно войти, снять с себя мокрое, лечь в сухую постель, попросить Медсестру Анечку принести кружечку горячего чаю. Она может, если деликатно суметь похвалить ее внешность…

И я побежал обратно.

Перелез через забор, пошел к своему корпусу. Увидел, что на третьем этаже светится угловое окно – там, по слухам, сидит Главврач. И не спит, думая о тех, для кого он ничего не может сделать. Так ему кажется, а вот если бы мне поговорить с ним…