Найти Элизабет - Эмма Хили Страница 13

Прошло две недели, прежде чем все поняли, что случилось что-то серьезное. Мы не видели ее с того вечера, когда все вместе ели рыбу с картошкой, что само по себе было необычно. Сьюки всегда приходила к нам по меньшей мере раз в неделю на ужин. Иногда с ней приходил и Фрэнк. Он приносил еду и кое-какие вещи, которые, по мнению мамы, было трудно достать – такие, как мыло и спички. Он оказывал услуги многим людям, и поэтому ему часто удавалось добыть что-нибудь редкое. У него всегда были продукты, выдаваемые по военным пайкам: крошечные баночки масла, сыр и джем. Мама всегда старалась выложить их до того, как они попадут на глаза отцу. Она не хотела, чтобы он видел эти жестяные банки. Мы не хотели нарушать закон, но и не могли отказаться от дополнительной еды. Во всяком случае, не сейчас, когда ее отчаянно не хватало. «И совесть твоего отца остается чиста, – говорила мама. – Ведь не ему же приходится по два часа выстаивать в очереди и готовить завтрак, обед и ужин из ломтика ветчины и половинки помидора». Поэтому я никогда ничего не говорила. Так же как и Дуглас, хотя он щурил глаза, замечая, как мама удивляется излишкам продуктов и поспешно их прячет.

Когда отец заглянул к Сьюки по пути с работы, дома никого не оказалось. Никого он не застал там и неделю спустя. Мама несколько раз заходила по утрам и поискала Сьюки в городских магазинах, но так нигде и не увидела. Мы не могли взять в толк, что происходит. В одну минуту все изменилось, сперва − все прекрасно, а через мгновение все безвозвратно меняется и исчезает. Фрэнка тоже нигде не было. В доме его тоже не удалось застать. Мама предположила, что он на какое-то время остался в Лондоне. Отец попытался искать Сьюки в больницах, посчитав, что она могла стать жертвой какого-нибудь несчастного случая. Однако выяснилось, что ни его дочь, ни его зятя туда не доставляли. Я все время смотрела на заколку для волос, думая о второй точно такой же, какую подарила сестре. Я надеялась, что ее все же удастся найти, и в следующий раз, когда отец вновь собрался зайти к ней домой, попросила взять меня с собой.

Я удивилась, когда он ответил согласием – ведь он всегда ходил туда один, – и когда мы молча прошли десять улиц до дома Сьюки, я успела пожалеть о своей просьбе. Был ветреный, ясный день, и в воздухе пахло дымом от фейерверков. Неожиданно я заметила на гребне холма какого-то человека, который кинул нам вслед свою шляпу, но когда я остановилась, подняла ее и отдала ему, он как-то странно посмотрел на меня, снова ее кинул и побежал за ней вдогонку. Отец сказал, что этот человек малость не в своем уме, и велел мне не таращиться на него. Это был единственный раз, когда он заговорил со мной после долгого пути в полном молчании.

Подойдя к дому Сьюки, мы остановились у порога, и отец заглянул в окна передних комнат. Вокруг не было ни души, и лишь где-то вдалеке злобно лаяла собака, отчего дом казался совсем заброшенным. Столовая, как всегда, была забита вещами, чужой мебелью, книжными полками, лампами, пустыми цветочными горшками, придвинутыми вплотную к внутреннему оконному стеклу. Почти весь дом Фрэнка использовался как склад: его мать давно сделала перепланировку и, чтобы освободить больше пространства, убрала в некоторых комнатах внутренние стены. Однажды Фрэнк рассказал мне, что, пока его родители были живы, ему приходилось спать на лестничной площадке, потому что мать не хотела выделить ему отдельную спальню.

Окна подвала были заложены кирпичом, и с фасада остались лишь отверстия для воздуха, забранные решетками. Я попыталась заглянуть в них, но там, конечно же, было темно, и я не смогла ничего разглядеть. Поэтому я обошла дом и оказалась на заднем дворе, где Фрэнк обычно держал свои грузовички. В этом месте собачий лай был громче и разносился ветром, отчего казалось, будто собака бегает как заведенная вокруг дома. Здесь стоял всего один грузовик, и, судя по его виду, им давно не пользовались. Из-за слоя пыли надпись на борту «Перевозки Джеррарда» читалась как «…возки… рарда». Я облизала палец и приготовилась стереть пыль и грязь с остальных букв, когда услышала шум – слабый скрип, доносившийся откуда-то сверху, – и посмотрела на окна старой конюшни.

На какое-то мгновение мне показалось, будто я увидела кончики пальцев. Прижатые к стеклу, они сползали к нижней части оконной рамы. Однако, подойдя ближе, поняла: это светлая бахрома на абажуре торшера, который прислонили изнутри к подоконнику. Зная, что конюшня тоже забита мебелью, я решила, что услышала мышиную возню. И все же я поднялась по внешней лестнице, чтобы разглядеть получше. Дверь наверху была закрыта или же привалена изнутри чем-то тяжелым, и поэтому я, прищурившись, заглянула в темноту сквозь маленькое окошко.

И тогда я увидела это. Лицо, смотревшее на меня из глубины комнаты. Я шлепнула ладонью по стеклу и вскрикнула, но через секунду поняла, что это такое. Мое собственное отражение в зеркале трюмо, стоявшего рядом с кроватью под балдахином. На мой крик прибежал отец, но, убедившись, что со мной все в порядке, вернулся обратно. Я была рада, что он не стал подниматься ко мне наверх. Следующее, что я смогла разглядеть через грязное оконное стекло, была коробка с продуктовыми пайками с маркировкой «Британская армия».

Я спустилась вниз и снова услышала собачий лай. Затем выглянула за забор в соседний палисадник, чтобы понять, откуда он доносится. Обойдя дом вокруг, я увидела отца. Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел себе под ноги. Я подошла ближе, но он так ничего и не сказал про отсутствие Сьюки и Фрэнка. Конечно, когда мы только пришли сюда, он постучал в дверь и вот теперь стоял и ждал, как делал уже не раз. Отец искал ее везде; он уже приходил к этому дому раньше, приходил один. Спустя минуту он достал карандаш и что-то написал на обратной стороне конверта. Отец всегда носил с собой пачку перетянутых резинкой конвертов. Я не успела прочитать написанное, потому что он бросил конверт в почтовый ящик.

– Алло? – это был мужской голос, басовитый и грубоватый. Я сижу на диване в гостиной. Телефон только что перестал звонить, и трубка прижата к моему уху.

– Алло? Кто это? – говорю я.

– Питер Маркхэм. Кто вы? – Теперь слова слышны более отчетливо; правда, мужчина как будто чем-то недоволен.

Питер Маркхэм. Я знаю это имя.

– Вы сын Элизабет? – спрашиваю я.

– Да, имя моей матери – Элизабет. Что вам нужно?

– Неужели я набрала номер вашего телефона? – спрашиваю я.

– Конечно, это вы позвонили мне. – Он что-то неразборчиво бормочет себе под нос; кажется, чертыхнулся. – Что вы хотите?

– Возможно, Элизабет просила меня позвонить вам, – произношу я.

– Просила вас? Почему? – удивляется он. – Откуда вы звоните?

– Не знаю, – отвечаю я. – Должно быть, это что-то важное.

Убираю трубку от уха и делаю паузу, чтобы подумать. Мои пальцы сжимают трубку так сильно, что пластмасса хрустит. Когда я видела Элизабет? И зачем она просила позвонить? Не помню.

Кладу трубку на подлокотник кресла и перебираю бумажки у меня на коленях. Телефонный номер Питер Маркхэма, список покупок и рецепт суфле из крыжовника. Где-то вдалеке настырно рокочет автомобильный мотор, как муха, бьющаяся о стекло, как воспоминание, угнездившееся где-то на краю сознания. Я беру трубку и подношу ближе к свету лампы очередной листок. «Где Элизабет?» Мне становится нехорошо.