Страшно жить, мама - Анна Златковская Страница 12

– Красивый, правда? Зоя Петровна отдала. Говорит, еще тебе вещей передаст. Дочка чуть старше тебя, – мама приложила свитер к моей груди. – Ты же исправишься, да?

– Да. Математику ненавижу!

Мама никогда не ругала меня за плохие оценки. К школе она относилась несерьезно, считая, что учителя редко бывают справедливыми. Она не проверяла мой дневник, не сидела со мной над домашними заданиями. Я честно старалась все делать сама. Учеба давалась легко, за исключением математики и физики.

В школе одноклассница Вика спросила меня, когда мы выбежали на переменке в туалет:

– Ну что? Ругали родители? – она сделала большие глаза.

– Нет, а за что? – я удивилась.

– За двойку, конечно, – Вика хлопнула ресницами. Она вчера схлопотала сразу несколько плохих оценок. – Смотри.

Вика опустила колготки, и я увидела ее ягодицы, окрашенные в кровавые полосы.

– Батя. Ремнем, – она цокнула языком и выбежала за дверь.

Весь день я не могла выкинуть Викину попу из головы. Как можно бить за плохие отметки?

Левка пришел ко мне вечером, притащил приставку. Мы играли, пока мама нас не прогнала. Если бы меня спросили, когда я была счастлива, я бы ответила: в тот момент, когда мы с другом, сидя на ковре перед телевизором, гоняли по экрану смешного усатого человечка.

– Тебя бьют родители?

– Ты что! Нет, конечно! – Левка вскинул кустистые брови. Стал таким смешным, что я засмеялась. Рассказала ему про Вику.

– Ну-у, – он почесал затылок. – Воспитательный момент такой. Вика все-таки не столь сознательный человек, как ты, – в свои двенадцать лет Лев был очень рассудительный. – Хотя, конечно, избивать собственную дочь – это чрезвычайные меры.

– Ты нормально выражаться можешь? – я толкнула его в бок.

– Я хочу стать философом, – Лев оставался невозмутимым.

– А я не знаю. Актрисой стану. В театр хочу. Там многолюдно.

Мама прогнала нас на улицу, хотела посмотреть телевизор. Мы с Левкой полезли на крышу. Высоты я боялась, но отказать другу не могла. Мы стояли почти у самого края. Мне казалось, сделай шаг – и можно будет оторваться от крыши, полететь туда, вдаль, за деревья, над пятиэтажками и детской площадкой. Меня немного шатало и манило к краю.

– Боишься?

– Да, – я не желала глупо храбриться.

Вдруг со стороны послышался шум. К нам стремительно приближался мужчина в порванных штанах и вязаной шапке. Нечто безумное было в его глазах. Мы рванули с места и побежали. Нужно было добраться до следующего подъезда, перепрыгнув ограждение. Когда оказались в подъезде, то мчались вниз по лестнице, пока не оказались на улице.

– Кто это был? – я едва дышала.

– Сумасшедший какой-то, – Левка посмотрел на крышу.

На следующее утро Левка зашел за мной, и мы пошли вместе в школу. У четвертого подъезда толпились люди и милиция. Один мужчина подошел к нам.

– Вы живете в этом доме?

Мы кивнули.

– Можно вас попросить опознать тело?

Левка отказался.

– Не, я не пойду.

Я решилась. Возле дома на земле лежала девушка в бежевом синтетическом халате на голое тело. Голова повернута набок, лужа крови. Незнакомка. Я вспомнила тетю Олю, сидящую на крыльце с топором в руках в том ужасном затертом халате. Осознала, что никогда в жизни не буду носить халат.

Я отрицательно покачала головой.

– Она прыгнула с крыши?

– Да.

По дороге в школу я думала о девушке. Неужели не страшно прыгать?

– Самоубийство – это глупо.

– Почему? – Левка неожиданно удивился. – Это выбор человека. Если ты больше не хочешь жить, то зачем мучиться?

– Может, тот мужик ее? – я размышляла, Левка нахмурился. – Больше я на крышу ни ногой.

– Трусиха.

Я подняла голову и посмотрела на крышу нашего дома. Впервые дом показался мне мрачным. Многоквартирный улей, где каждый человек заперт в тесной клетке небольшого жилища и единственный выход – это крыша. Потому что крыша – это свобода и бескрайнее небо над головой.

Вечером, сидя на полу, я рисовала. Черным карандашом сумрачные тени города, приглушенные фигуры, скользящие по мокрому асфальту, темные тучи, падающие на головы людей, протягивающие к ним широкие щупальца, словно монстры. Я рисовала дом, он протыкал крышей рыхлое небо, а в окнах застряли лица людей, в немом крике молящих о спасении.

– Господи, почему у тебя всегда все такое мрачное? – мама склонилась над рисунком. – В детстве ты любила рисовать собак. Такие забавные они у тебя получались, корявые, на тоненьких ножках. Но они улыбались.

– Собаки улыбались? – недоверчиво спросила я. Вспомнила. Да, мне нравились таксы, и я пыталась их нарисовать. Смешные добрые собаки, которые, казалось, всегда ухмылялись.

– Лучше собаки, чем такие безнадежные рисунки, – мама села в кресло и включила телевизор.

Раздался звонок.

– Да? – мама долго слушала.

– Твой отец умер, – она положила трубку и долго смотрела на телефон, будто по окончании разговора он мог еще что-то дополнить.

Я закончила рисовать. Легла спать. Долго не могла уснуть. «Твой отец умер», – юлой вертелось в мыслях. Я должна была что-то почувствовать, ощутить вес потери, чтобы сдавило в груди, но была лишь оглушительная пустота. Потому что отец – это пустота.

– Ты что-то сказала? – мама, кажется, плакала.

– Нет, мам. Ты только не плачь, хорошо?

Впервые на похоронах я увидела бабушку, мамину маму. Она была большая, в темном шерстяном пальто и пуховом платке на голове. Угольные брови над серыми глазами. Взгляд тяжелый, острый, как тот ветер, что хлестал нас по лицам. Оказалось, бабушка дружила с папиной соседкой, которая жила этажом выше. Бабушка была в курсе всех дел, что происходили в старом доме, и, конечно же, знала, как жил моей отец. Это странное и глупое совпадение долго не давало мне покоя. Бабушка, которую я никогда не видела, знала все об отце, с которым я встречалась лишь пару раз в жизни.

Мама держала меня за руку, крепко сжимая пальцы. Отца хоронили непонятной толпой, незнакомые люди и лица. Мне было все равно. Неуютное кладбище, ледяная равнина и могилы, рассыпанные по плоскости, словно прыщи на лице подростка. Ни одного дерева или куста, лишь несколько ворон, сидящих на крестах и громко лающих. Хотелось домой, на кухню и теплого чая.

На обратном пути, сидя в машине, мама и бабушка пытались разговаривать, а я – уловить, что с ними не так.

– От твоего-то квартира осталась. Ты поди узнай, может, дочке твоей что удастся урвать.

– Мама, пожалуйста, не сейчас.