Как я была принцессой - Жаклин Паскарль Страница 12

Бахрин довольно спокойно отнесся к моим семейным неурядицам, он только сказал, что я любой ценой должна получить паспорт, если мы хотим быть вместе. Я как-то робко попыталась объяснить ему мамино поведение, но он только сказал, что моя прежняя жизнь его не интересует и что мы вместе построим нашу общую новую жизнь.

До чего же странную пару мы представляли собой тогда! Мы оба происходили из неполных и несчастных семей, но ни за что не хотели признать, что у нас нет ни умения, ни навыков для строительства гармоничных отношений. Мы редко говорили друг с другом откровенно; по негласному соглашению мы были всегда вежливы и сдержаны. Я никогда не рассказывала Бахрину о насилии, которому подвергалась в детстве: мне было неприятно и стыдно даже думать об этом, я чувствовала себя запачканной, старалась запереть все эти воспоминания в самом дальнем уголке мозга и поскорее забыть о них.

Уже в первые недели нашей совместной жизни я поняла, что и детство Бахрина было далеко не счастливым и что это наложило отпечаток на всю его жизнь. Это стало ясно уже по тому, как часто он вдруг поворачивал разговор к тому времени, когда был ребенком. Он никогда не критиковал свою мать, отца или деда, но я сама догадывалась о том, чего Бахрин недоговаривал, когда заводил речь о том, как он хотел бы построить свою собственную семью, о какой матери мечтает для своих детей и как важно родителям лично заниматься их воспитанием. Ему нравилась близость, существующая между родителями и детьми в Австралии, и он мечтал об идеальной семье – такой, какую видел на экране. А я не замечала ничего странного в его желании жить придуманной жизнью.

Я и сама с энтузиазмом мечтала о том, как когда-нибудь стану воспитывать своих детей, и твердо верила, что в моей жизни никогда не будет ничего важнее семьи и мужа. Когда Бахрин прямо спросил меня, что я думаю о браке и детях, я без колебаний ответила, что верю в то, что браки заключаются на всю жизнь и что никогда не соглашусь перепоручить воспитание своих детей кому-нибудь другому. Бахрин удовлетворенно улыбнулся: судя по всему, я выдержала какое-то испытание.

Однажды – это случилось в день Кубка Мельбурна, когда вся Австралия берет выходной и отправляется смотреть скачки, – мы с Бахрином поехали покататься под дождем. Немного погодя он остановил машину на обочине напротив парка и начал рассказывать о своем детстве. Он говорил долго и не останавливаясь. Начал он ровным и даже равнодушным голосом, но потом уже не пытался скрыть охватившего его волнения. Он рассказал, что стал первым внуком в семье, что брак между его отцом и матерью был чисто политическим; что в жилах обоих его родителей вот уже пять или шесть поколений течет королевская кровь.

Его мать, Тенку Залия, принцесса Тренгану и любимая дочь султана, в пятнадцать лет была выдана замуж за совершенно незнакомого ей раджу Ахмада, мелкого принца из султаната Перак, выпускника военного колледжа, двадцатитрехлетнего повесу (позже свекровь рассказывала мне, что в первую брачную ночь пережила ужасное потрясение, так как до этого ровным счетом ничего не знала о сексе и потом только тайком и изредка осмеливалась бросить испуганный взгляд на тело своего мужа; так продолжалось до самого их развода). Рождения Бахрина с нетерпением ожидал его дед – султан, бывший какой-то период и королем всей Малайзии (после того как в пятидесятых годах страна получила независимость, короля на пятилетний срок выбирали главы султанатов из своего числа).

В старом султанском дворце Истана Мазия, стоящем у самого устья реки Тренгану, все было подготовлено для стодневного «лежания» будущей матери. Специально для принятия родов ее отец пригласил английского врача. Долгожданный внук появился на свет в тот момент, когда солнце стояло в зените и по всей стране раздавался призыв к молитве. Это случилось в пятницу – самый священный день мусульманской недели и особенно удачный для рождения ребенка. Все это Бахрин рассказал мне серьезно и взволнованно.

Мы сидели в его крошечной «хонде-сивик», по окнам бежали струйки дождя, и до меня постепенно доходило значение его слов. Значит, он совсем не простой студент из Малайзии по имени Шах Ахмад, как я привыкла думать. И семья его тоже далеко не простая. Только теперь я поняла, что означала большая фотография на каминной полке, на которой были запечатлены пожилые джентльмен и леди, сидящие на троне. Выходит, это его дед и бабка.

По словам Бахрина, его дед сразу же решил, что новорожденный будет жить на территории дворца отдельно от родителей и воспитывать его будет он сам. Мать ребенка никогда физически не заботилась о нем, не кормила его грудью, не сменила ни одной пеленки; всем этим занималась его няня Зайнаб. Несколькими годами позже во дворце султана, в том же крыле, что и Бахрин, поселились и два его младших кузена, Зейнуль и Ихсан. Они росли так же, как и он сам: отдельно от отца и матери и под опекой самого султана. Никто из родителей, похоже, не возражал против такого порядка или, по крайней мере, не осмеливался высказывать свои возражения вслух. Судя по описанию Бахрина, он рос избалованным и в то же время одиноким ребенком, а его редкие попытки бунта немедленно подавлялись либо няней, либо самим султаном.

Бахрин продолжал рассказ о своей семье, а я лихорадочно пыталась вспомнить все, что мне известно о королевском доме Малайзии. Оказалось, что я не знаю о нем практически ничего. Я слышала, что в Индии принцы королевской крови считаются сотнями и что титул в наши дни не подразумевает ни королевского стиля жизни, ни богатства. Но так ли обстоит дело в Малайзии, я понятия не имела. Я увлекалась европейской историей, и все «королевское» в моем сознании было тесно связано именно с этим континентом: союзы и договоры, наука, архитектура, искусство, балет, культура, законы, легенды и мифы, великие битвы, эпоха Возрождения и интриги дипломатов – все это принадлежало Европе, а не Азии.

Я никак не могла сообразить, как эти удивительные новости повлияют на наши отношения. Может, Бахрин намекает, что теперь я должна здороваться с ним, приседая в реверансе? Мне требовалось время, чтобы все обдумать. А кроме того, из его рассказа стало совершенно очевидно, что у Бахрина было печальное и одинокое детство, без нежности и любви, которую мне посчастливилось получить хотя бы от бабушки. По моей шкале ценностей этот факт значил гораздо больше, чем все остальное.

К счастью, время на раздумья у меня было, потому что через несколько дней после этого разговора мой новоявленный принц, как и собирался, уехал на родину. До его отъезда мы так и не успели ничего обсудить.