Американская ржавчина - Филипп Майер Страница 11

К югу от Бьюэлла шоссе уходило в сторону от реки, и глубокую тенистую долину прорезала узкая дорога, скрывающаяся в тени деревьев. Грейс ехала мимо заброшенных деревенек, разрушенных бензоколонок, опустошенных угольных шахт с огромными полями терриконов вокруг, похожих на песчаные дюны; серые и безжизненные, и никогда ни одно зерно не прорастет здесь. Старенький “плимут” поскрипывал, перебираясь с ухаба на ухаб, Грейс думала про Бада Харриса, так и не решив, стоит ли ему звонить, не сделает ли тем самым хуже для Билли. Только бы Билли не убил никого.

В последние годы ее настиг наследственный артрит, любая перемена погоды отзывались в суставах, теперь она могла шить лишь пять-шесть часов в день, пока руки не превращались в скрюченные клешни. Как-то раз профсоюзный хмырь рыскал по мастерской, вынюхивал, дожидался за дверями до закрытия, это он тогда предположил, что все дело в “туннельном синдроме” и артрит вовсе ни при чем. Травма – обычная история, говорил он, а вот артрит в вашем возрасте – маловероятно. К сожалению, профсоюзный босс махнул рукой на их мастерскую, потому что ни одна из женщин не захотела с ним разговаривать – знали, что тут же потеряют место. Да и не так уж плохо было работать у Штайнера. Грейс понимала, что из большой фирмы ее давным-давно попросили бы, с ее-то мудреным расписанием, а вот Штайнер позволял любые вольности. Гибкий график, так он это называл. До той поры, пока ты приносишь ему прибыль. Жалованье платил по браунсвилльским расценкам, а продавал ее свадебные платья в самой Филадельфии, по ценам мегаполиса, и постепенно разворачивал бизнес в Нью-Йорке. Но весь вопрос в том, насколько этого заработка хватит Грейс, – жизнь-то дорожает, а подработать можно только в “Волмарте”, дешевых забегаловках или в “Лоу”, и везде нужны здоровые руки, а платят гроши. Да еще надо дожидаться, пока освободится место. Получив работу, даже самую паршивую, люди держатся за нее. Год назад она попыталась устроиться к “Венди”, ради эксперимента, но продержалась всего неделю.

Надо принимать реальность как есть. Вот и мать ее надрывалась в трех местах, пока к пятидесяти шести не заработала аневризму, но Грейс, в отличие от матери, предпочитала сохранить чувство собственного достоинства. А это означает, что от тебя не должно вечно нести прогорклым жиром и тобой не должны помыкать наглые подростки, да еще за жалкие пять пятнадцать в час. Нет ведь ничего особенного в том, чтобы жить с достоинством. В остальном она не многого требовала.

Грейс ехала в Браунсвилль вдоль реки, миновала несколько мостов, и вот уже центр города. С парковкой никаких проблем. Это раньше здесь кипела жизнь, а теперь глушь и уныние, десятиэтажные офисные здания опустели, кирпич и камень заросли копотью. В центре почти как в Европе, ну, по крайней мере, какой она видела Европу по “Трэвел Чэннел”: узкие извилистые улочки, мощенные булыжником, спускаются по склону холма и теряются среди домов внизу. Красота. Направляясь к старым складам, она прошла мимо небоскреба-утюга, на котором красовалась памятная табличка. Второе такое здание находится в Нью-Йорке, только там оно, конечно, не настолько заброшенное.

К часу дня руки заныли с такой силой, что стало ясно: пора прекращать. Слава богу, подумала она, сегодня суббота. Выходной вообще-то. Но, как обычно, почувствовала себя виноватой и задержалась еще, пока не закончила два длинных шва на платье, которое шила к свадьбе в Филадельфии. Платье продадут за четыре тысячи долларов – годовая рента за трейлер Грейс. Она пошла к Штайнеру поговорить, нервничая, как всегда – всякий раз готовилась услышать, мол, все, свободна, можешь больше не приходить. Но Штайнер – стройный, не по сезону загорелый, в рубашке поло, остатки седых волос зачесаны на макушку – улыбнулся, подняв голову, и сказал: “Поправляйся, Грейс. Спасибо, что пришла”. Он не сердился. Он был доволен, что они все явились в мастерскую в свой выходной день, чтобы закончить выгодный заказ. Продолжайте зарабатывать для меня бабки, ага.

Еще не выйдя на улицу, она уже вовсю мечтала о горячем полотенце, которым обернет руки, как только вернется домой, и тело ее обмякло в предвкушении, а Грейс подумала: а ведь это и есть старость, когда самое большое удовольствие – если ничего не болит. Она попрощалась с остальными работницами. В просторном фабричном помещении полы выкрашены белой краской – ради чистоты, здесь слишком много места, им столько не нужно, а холод такой, что каждая держит под скамейкой обогреватель. Они работают с дорогими тканями, это вам не джинсы шить. Дженна Херрин и Виола Графф бросили дружеское “пока”, другие кивнули или приподняли мизинец. Все знали, сколько стоят платья в магазине, но предпочитали об этом не рассуждать; их работу запросто могли выполнить за пару долларов в день где-нибудь в Южной Америке. Может, качество будет и похуже, но ненамного. Просто Штайнер слишком стар и ленив, чтобы заводить там производство.

Она спустилась на грузовом лифте, медленно побрела по узким улицам, вечно скрытым в тени пустых высотных зданий, постепенно выбираясь к солнечному свету. Дойдя до вершины холма, где стояла припаркованная машина, она уже запыхалась. Оттуда открывался роскошный вид: зеленая долина, холмы, река, пробившая себе путь между крутых утесов. Грейс задержалась, разглядывая длинный караван барж, не меньше дюжины, ползущий под двумя высокими мостами, переброшенными над тесниной. Прекрасное место для жизни. Но пейзажем не заработаешь, и вообще Штайнер в любой момент может перенести бизнес куда-нибудь еще.

В прошлом году она наведалась в университет в Калифорнии, городке за рекой, посоветовалась с куратором, он прикинул, что до бакалавра ей учиться четыре года – если по вечерам, по два предмета в семестр, и она вообще не уверена, что потянет. И чем платить за обучение? Кредит дают, если учишься очно, а она и так вечно опаздывает с оплатой счетов. Забудь, приказала Грейс себе. Живи безмятежно.

Она села в машину и направилась в Бьюэлл по лесной извилистой дороге. На скале, нависающей над трассой, стоял здоровенный черный медведь, густая весенняя шерсть лоснилась на солнце. Зверь лениво проводил взглядом машину. Да, медведи возвращаются в эти места, как и олени с койотами. Похоже, только у зверья дела идут прекрасно.

На окраине Бьюэлла, в широкой речной долине, все еще стояли старые заводские корпуса; она проехала мимо дома, в котором выросла, – полуразрушен, окна выбиты, черепица осыпалась. Грейс отвернулась. Она помнила, как звучал гудок, означавший конец смены, как улицы тут же заполняли толпы мужчин и встречавших их жен, еще двадцать лет назад жизнь в Бьюэлле кипела, даже не верится; никто и помыслить не мог, что все рухнет настолько стремительно. Грейс вспомнила, как подростком верила, что обязательно уедет из Долины, что не станет женой сталевара, – нет, уедет в Питтсбург или еще дальше. В детстве, бывало, выйдешь из школы, а воздух серый от копоти настолько, что зажигали фонари среди дня, и машины ездили с включенными фарами. И белье нельзя вывесить на улице – снимешь с веревки совсем черное.

Она планировала отъезд, ни о чем другом думать не могла. Но когда ей исполнилось восемнадцать, вернулась со школьного выпускного бала и обнаружила на дорожке перед домом новенький “пинто” и стопку зарплатных чеков. Чья это машина? – спросила она у отца. И тот ответил: твоя. В понедельник начинаешь работать в “Пенн Стил”. Прихвати с собой аттестат.