Лето, в котором тебя любят - Игорь Гуревич Страница 11

А для Маринки все было ново. Петром она просто любовалась. Как у него все ладно и быстро получается! Правда, завтракать отказался. «Рано», – сказал. Марина пожала плечами, достала себе яблочко. Не успела спелое доесть, как они уже отшлюзовались и выскочили в открытое море.

А Петр тем временем был уже на грани истерии. Надо сказать, пройти шлюз на моторке не так просто. Вода наполняется, крутит. Лодку мигом затянет, если не зацепиться за пристенный крюк, который всплывает вместе с поднимающейся водой. А тут еще и «ракета» первая с ними в шлюз вошла. Стоит, стерва, посредине, вода вокруг нее кипит, так и затягивает под корабль.

От Маринки толку – ноль. Самому все пришлось: веревку на крюк накинуть, замотать, и веслом еще подгребать, чтобы не относило. Пес, Тарзан этот чертов, как назло, начал нервничать, по лодке метаться. Вскочит, сядет, опять вскочит. А Маринке хоть бы хны – яблочко пожевывает, улыбается. Ничего не соображает. В общем, пока из шлюза выбрались, Петькин желудок, и без того ослабленный туристическим завтраком, от дополнительного напряга и елозенья в лодке вовсе начал выходить из повиновения. И вот ведь надо ж было такому приключиться! Только вылетели на фарватер, только собрался Петька избавиться от лишних газов, наполнивших нутро, – тихо так и без запаха, под рев лодочного мотора и под встречный ветерок (скорость на глиссере хорошая, лодка, задрав нос, просто летит по волне), – как вдруг: трах-тибидох тах-тах, апчхи! – и заглох мотор гребаный.

Остальные все, которые вместе с ними шлюзовались, вперед улетели. Тишина установилась неописуемая. Вода не шелохнется. Утро такое хорошее, теплое. Ранняя осень, лето еще практически. Рыба даже не плещется. И они в моторке посреди водохранилища: пес, девушка Марина и несчастный Петр, в первую минуту не осознавший всю пикантность создавшейся ситуации.

Попытка дернуть и завести оказалась неудачной. Мотор отплюнулся нехотя и онемел окончательно. Прикладывать к железной скотине лишние усилия в своем состоянии Петр остерегся.

Тем временем внутри у лодочника начались настоящие революционные баталии. От газовых атак желудок распирало до рези в глазах. И тут, как назло, Петр вспоминает о ружье, и в голову ему приходит конгениальная мысль:

– Давай, Марина, я продемонстрирую тебе, как ружье стреляет? – а про себя думает: «Присяду на корму, коромысло за борт слегка свешу, ну и под выстрел выпущу лишнее, как положено. А там – на весла и до ближайшего островка, пускай хоть на водохранилище, лишь бы до земли поскорее добраться».

А Маринка, дура такая, ему и говорит:

– Не надо, Петечка. Давай лучше тишину послушаем. Спасибо, что ты меня сюда вывез и мотор заглушил.

– Давай я все-таки стрельну, – Петька из последних сил держится.

– Да что ж ты, толстокожий такой? Давай лучше ко мне поближе – никогда посреди моря не целовалась, – глаза, идиотка, прикрыла, а рот приоткрыла и подбородок к нему тянет.

«Пальнуть ей в челюсть, что ли?» – с тоской подумал Петька. Спорить сил уже не было. Судорожно расчехлил ружье, сгибаясь от боли, вставил патрон.

– Что же ты делаешь? Какой же ты?! – чуть не плача, закричала на него Марина.

– Отстань, – Петр уселся на корму и нажал курок…

Осечки – это все же исключения из правил, а не правило. Но случаются они, как правило, некстати. Тишина раннего теплого сентябрьского утра посреди водохранилища в зеркальных бликах замершей воды таки была нарушена, но не выстрелом из ружья.

Марина расценила это как полное свинство и издевательство. Почему-то вспомнила маму, которая ей говорила:

– С кем ты связалась? Это ж село! Они жрут, пьют и пердят одновременно! Ему ж первым делом надо будет тебя унизить, построить, место указать. Деточка, ты ж из интеллигентной семьи!

«Ах, мама!» – и у Марины навернулись слезы на глаза, она отвернулась в сторону носа моторки, только чтобы этот жлоб не увидел ее слабости.

«Ведь надо ж как все придумал! Отомстил ей за вчерашнюю задержку! И когда? В тот момент, когда она ничего сделать не может, посреди водохранилища, на моторке. Только остается в воду – и вплавь. А она толком плавать не может. Г-споди! Впереди еще ночь и день. Что ж с ней будет?»

От тоски, ужаса и жалости к себе Марина была готова бултыхнуться в воду и стать русалкой.

Тем временем Петр был готов предпринять еще одну попытку, на этот раз вставив дуло себе в рот. Жить не хотелось. То, что выстрел оказался удачным лишь наполовину, было еще полбеды. Окончательная беда осталась в трусах. Кто ж спорит? Нельзя так долго и настойчиво мучить собственное тело, даже во имя большой и светлой любви! К сожалению, эта мудрость приходит в голову в том возрасте, когда уже мучить почти ничего не остается…

Петр, не поднимая глаз, осознавая собственную ничтожность, но еще больше свою ответственность перед девушкой, которая, кроме неприязни, ничего не должна к нему сейчас испытывать, уселся на сиденье посреди лодки, вставил в уключины весла и стал грести, с каждым гребком и наклоном усугубляя свое положение.

Тарзан учуял неладное, начал выть.

Так под вытье пса, молчание отвернувшийся любимой и презрение к самому себе Петр за каких-то двадцать-тридцать минут таки пристал к островку посреди водохранилища. К этому времени он успел убедить себя в том, что не все пропало, тем более что человек склонен привыкать к неудобствам, а все сырое на солнце в конечном счете сохнет. Гребок, наклон, гребок… «Доплывем, сменю трусы», – решил он и успокоился окончательно.

Марина, тем временем глядя на воду перед собой, также вошла в мечтательно-сомнамбулическое состояние. Прощальная мысль перед нирваной – все проходит! – привела девушку в умиротворенное состояние, и она по-своему, но тоже решила: «Не все потеряно». И главное – пес заткнулся. Только всплески весел нарушали тишину. Лодка уткнулась в песок. Пес с визгом бултыхнулся в воду, выскочил на берег и с радостным лаем помчался осваивать окрестности. Петр подтащил суденышко, неприметно сунул газету под рубаху и улетел в кусты посреди островка.

Марина скривила моську: «Ну вот! Ни слова, ни пол-слова, – улетел. Неужто так невтерпеж? Тоже мне, рыцарь!»

Собралась было обидеться. Тем временем появился Петр с какой-то блаженной улыбкой:

– Чай хочешь?

Она пожала плечами. Он не обратил внимания на детали, взял чайник и как есть в брюках пошел в воду, чтобы вроде как набрать воды почище.

Зашел по пояс. Остановился отмокать. Чуть не заплакал от счастья. Вспомнил про Марину. Надо ж как-то поприличнее объяснить, чего это он тут замер:

– Смотри, красота какая!

Ее аж подбросило: «Вот придурок! Там, значит, посреди моря, ему не красота была, а тут!.. Все назло, все по-своему. Садист, домостроевец, эгоист!» – разочарование накатило второй волной.

Захотелось топнуть каблучком об пол. Тем временем он набрал чайник, отмок и вышел.

– Сейчас лампу паяльную разожжем, – пошел доставать.