Полет ласточки - Мириам Дубини Страница 11

Детская площадка была совсем не похожа на ту, что помнил он. Растрескавшиеся доски и ржавые цепи исчезли бесследно. На их месте был деревянный замок, расписанный феями. Горки, висячие мосты, качели. Маленький мальчик держался за металлические цепи, широко раскинув руки, будто готовился обнять весь мир. Эмилиано не был здесь много лет. Сколько? Он не помнил. У него была масса других дел. Важных и срочных. У него и сегодня было много дел, очень срочных. А он стоял перед качелями и не двигался с места. Словно ждал, что что-то случится. И случилось. В редких ветках ивы черная тень качнула листья и полетела прямо к нему. Неуверенная дуга в воздухе — и ласточка рухнула на газон в нескольких шагах от Эмилиано.

— Она умерла? — спросил мальчик, замерев на качелях.

Эмилиано смотрел на него и молчал.

— Она умерла? — не отставал мальчик. Эмилиано не двигался.

— Она…

Эмилиано бросился к крошечному тельцу птицы, и мальчик притих. У ласточки было сломано крыло, но она была жива. В булавочных головках черных, как чернила, глаз застыла немая боль. Эмилиано наклонился и увидел черно-белое небо, отраженное в этом темном зеркале. И свою голову — маленькую в маленьком кругу блестящего глаза. Вот оно. Как в дневнике Ансельмо. Глаза, распахнутые в темноту. Ему стало страшно. Он наклонился ниже, сложил ладони колыбелью под сломанным крылом птицы и поднял ее с травы. Клюв раскрылся, издав звук, который напомнил о весне. Один-единственный.

— Она жива! — обрадовался мальчик.

Мышца под грудиной Эмилиано обрадовалась вместе с мальчиком. Он надеялся, что этого никто не заметит. Он надеялся, что его никто не видит.

— Дай посмотреть! — захныкал мальчик.

Он спрыгнул с качелей и бросился к Эмилиано.

Тот остановил малыша взглядом. Мальчик замер на месте и долго смотрел, как одетый в черное дядя уносит птицу. Размеренный скрип качелей медленно стихал, сливаясь с гулом машин.

— Нет, я знала, что этим все кончится! — каркнула Сестра Франка, и ее вечно недовольное лицо осветила улыбка.

— О чем ты? — спросила Клара де Мартино, раскладывая черешню на своем прилавке в центре Кампо де Фиори.

Франка начала как мельница крутить в воздухе морщинистой кистью, давая понять, что она и не собиралась отвечать на наивный вопрос соседки по рынку. Потом обменялась понимающим взглядом с торговцами напротив и долгим многозначительным взором обвела скороспелые плоды, горой наваленные на их прилавке, и жалкую пригоршню черешен де Мартино.

— О том, что и вы тоже стали продавать несезонные фрукты, — наконец пояснила Франка. — И знаешь почему?

Де Мартино знала, но пожала плечами:

— Почему?

— Я тебе скажу почему: потому что теперь есть только один сезон — туристический! — ликовала злобная старушка под одобрительные кивки коллег за соседними лотками.

Ни один из них и не думал стесняться, выкладывая на свои прилавки товар, выращенный в теплицах. Ну и что с того, что их фрукты были цвета лака для ногтей, а на вкус отдавали сырой картошкой? Главное — их покупали туристы. Эти все купят, они настолько привыкли есть всякую гадость, что готовы взять репу вместо персика, лишь бы на ценнике красовалась надпись «Made in Italy». Причем взять по цене персика. Впрочем, Сестра Франка нисколько не считала себя причастной к подобному безобразию. Она-то продавала оливки. Некоторые из них были ее ровесницами, просто в масле сохранились намного лучше. Может, поэтому она и продавала их по цене алмазов.

— Кризис. Чем я хуже других? — оправдывалась старушка, если кто-нибудь замечал ей, что это не цены, а грабеж.

Кто-то смеялся в ответ и выкладывал деньги. А кто не выкладывал, уходил, осыпанный горькими проклятьями генеральши оливок в масле. Нино де Мартино уйти не мог, даже если бы очень захотел. Он только неодобрительно качал головой, да так сильно, что казалось, в один прекрасный день голова оторвется и улетит подальше от бессовестной соседки. Он вообще не очень понимал все эти разговоры про кризис. Он и сейчас не ходил в рестораны, как не ходил в них до кризиса. Его раздражал постоянный рост цен на бензин, но, с другой стороны, бензин все равно оставался дешевле оливок Франки. И в конце концов, достаточно было заварить кофе в старенькой турке на плите в фургоне — и жизнь казалась не такой уж скверной. Он считал, что все всегда готовы жаловаться, просто чтобы найти оправдание и повод ограбить ближнего.

— Не нравится мне все это, — ворчал де Мартино, хмуро оглядывая прилавки конкурентов.

Он был честным человеком. Из тех, кто никогда не выложит на прилавок того, чего не поставил бы на стол своим детям. Но сегодня на его лотке были скороспелые фрукты.

— Какая красота! — воскликнул чей-то голос, и бледная рука потянулась к черешне. — Можно?

Эмма взяла красную ягоду, не дожидаясь ответа:

— Восхитительно!

Сестра Франка ничего другого и не ждала:

— Что я тебе говорила? Туристы!

— Она не туристка, — заступилась за подругу Лючия, — она просто иностранка.

— Красавица-моя-красавица, — запела Франка, не слушая ее, — повезет тому, кому ты достанешься.

Лючия собиралась что-то ответить, но Эмма перебила ее:

— Вон они! — сказала она, указывая пальцем куда-то вдаль.

Грета и Ансельмо выехали из-за кулис разноцветных фасадов, как прозрачные фигуры из далекого сна. Подпрыгивая по брусчатке на своих велосипедах, они медленно петляли между прилавков. Рядом ковылял на двух ногах остальной мир, грустный, разочарованный, враждебный. Они скользили мимо, оставляя этот мир позади одним оборотом колеса. Два лебедя, опустившиеся на грязный пруд. Им скоро снова в путь. Но прежде чем исчезнуть в синем небе, они притормозили в самом центре Кампо де Фиори. Эмма пошла им навстречу в сопровождении Лючии:

— Привет! Как дела?

— Отлично, — ответил Ансельмо за двоих.

Потом оглянулся на Грету, словно ища подтверждения своим словам, и отъехал назад, ближе к ней: лицо, разгоряченное быстрой ездой, запах дороги и ветра.

— Мы едем с самой улицы Джентилини, — улыбнулась Грета. — Мы даже ни разу не остановились. Такое солнце!

Она сказала все это, будто предвосхищая вопрос Эммы. Это был лучший ответ, который она могла дать.

— Так вы, наверное, пить хотите. Пойдемте закажем какой-нибудь drink! — предложила Эмма.

Лючия скривила рот:

— Я бы предпочла какой-нибудь фруктовый сок.

— Лючия, drink — это все, что пьется, — терпеливо объяснила иностранка.

— И фруктовый сок пьется!

— Похоже на то…

— Тогда я за!

— Я тоже, — одобрила Грета. — Мы только припаркуемся и догоним вас.

Они слезли со своих велосипедов и стали связывать их вместе, по-прежнему улыбаясь куда-то в пустоту.