Возвращение из Индии - Авраам Бен Иегошуа

Оставалось только наложить швы…

Анестезиолог нетерпеливым движением стянул маску с лица, и, как если бы большой монитор с его мелькающими, дрожащими цифрами был ему больше не нужен, бережно взял неподвижную руку, чтобы почувствовать биение живого пульса, нежно улыбнувшись при этом обнаженной спящей женщине на операционном столе.

Потом он подмигнул мне. Но я никак не отреагировал на его подмигивание. Потому что не отрываясь смотрел на профессора Хишина, стараясь понять, начнет ли он зашивать разрез собственноручно или доверит это одному из нас. Я чувствовал, как сильно бьется мое сердце. И еще чувствовал, что меня, похоже, снова обойдут, и мой соперник, второй ординатор, скорее всего получит эту возможность. Внезапная боль пронзила меня в то время, когда я наблюдал за движениями операционной сестры, стиравшей последние капли крови с длинного прямого разреза, шедшего через желудок женщины. «Я мог бы легко набрать выигрышные очки, — подумал я с горечью, — если бы мне удалось завершить эту операцию столь же элегантным швом». Но, увы, непохоже было, чтобы профессор Хишин собирался перепоручить подобную работу кому-нибудь другому. Ибо, несмотря на то, что он работал не разгибаясь и без перерыва целых три часа, он не проявлял никаких признаков усталости, все так же собранно роясь сейчас в целой груде иголок и выискивая то, что ему было надо. Отыскав нужную иглу, он тут же свирепо протянул ее сестре для повторной стерилизации. Была ли необходима эта процедура? Было ли необходимо, чтобы он собственными руками наложил этот шов? Или здесь имела место дополнительная, индивидуальная оплата из рук в руки?

Я отодвинулся немного от операционного стола, утешая себя мыслью, что на этот раз я, по крайней мере, избавлен от унижения, в то время как второй ординатор, твердо решивший не упускать ни малейшей возможности остаться в хирургическом отделении, давал понять, что готов в любую секунду закончить операцию и зашить разрез. Всё в нем без слов говорило об этом желании.

В это время возле двери наметилось какое-то движение и кудрявая копна седых волос, сопровождаемая дружеским помахиванием ладони, мелькнула в одном из смотровых иллюминаторов операционной. Анестезиолог, узнавший кто это, поспешил открыть дверь. Но человек, остановившийся на пороге операционной, без маски на лице и белого халата, был в нерешительности, и сквозь приоткрытую дверь донесся его веселый и добродушный голос:

— Вы еще не закончили?

Хирург, бросив в его сторону мгновенный взгляд, послал ему дружескую улыбку и произнес:

— Я буду в вашем распоряжении через минуту.

Он наклонился к операционному столу снова, но через несколько минут распрямился и посмотрел по сторонам. Его взгляд остановился на мне, и похоже было, что он хочет что-то мне сказать, но операционная сестра, которая, похоже, умела читать мысли своего хозяина, почувствовала его колебание и сказала мягко, но решительно:

— Нет проблем, профессор Хишин. Доктор Варди все закончит.

Хирург, соглашаясь, тут же кивнул, вручил иглу ординатору, стоявшему рядом, и дал заключительные инструкции операционным сестрам. Затем он решительно снял маску и протянул руки юной сестре, которая сняла с них перчатки, и, перед тем как исчезнуть из операционной, повторил:

— Если возникнут проблемы — я в администрации у Лазара.

Я повернулся к операционному столу, стараясь скрыть мою зависть и мою ярость, так, чтобы не выдать их ни взглядом, ни жестом. «Вот значит как оно, — в отчаянии думал я. — Если женщины на его стороне, ясно, кто из нас двоих останется работать в отделении хирургии, а кто начнет бродить от одной больницы к другой в поисках работы, и произойдет это еще до конца месяца». А означает все это бесславный конец моей работы в отделении хирургии. Тем не менее я хладнокровно занял место рядом со своим конкурентом, который в это время менял иглу, оставленную ему Хишиным на другую; я был готов в любую минуту разделить ответственность за последнюю, завершающую стадию операции, наблюдая за окончанием операции сквозь его сильные, проворные пальцы. Если бы этот разрез зашивал я, то постарался бы сделать это еще ровнее, чтобы отойти от естественного контура не более чем на миллиметр; в эту минуту бледный желудок женщины вызвал вдруг во мне глубокое сочувствие. Анестезиолог, доктор Накаш, уже приготовился, как он это обычно называл, «совершить посадку» — вынуть иглы из вен вместе с трубками; весело мурлыкая, он не отрывал взгляда от рук хирурга, ожидая знака, разрешающего вернуть пациентку в режим нормального дыхания.

Я переживал свое унижение. Тем не менее я вздрогнул от легкого прикосновения женской руки. Юная медсестра, которая неслышно проскользнула в операционную, шепнула мне, что заведующий отделением ожидает меня в офисе Лазара.

— Прямо сейчас? — спросил я не без сомнения.

Второй ординатор, услышавший шепот медсестры, сказал:

— Давай, давай… Иди, не беспокойся. Я сейчас закончу все это…

Не снимая маски, я поспешил наружу из операционной, оставляя за собой смешки докторов и хихиканье медсестер, пивших чай и кофе в специальной комнатке, нажал большую кнопку, открывшую для меня дверь, после чего оказался в приемной, которая была залита солнечным светом. Как только я остановился, чтобы снять наконец маску, молодой человек и пожилая женщина тут же узнали меня и набросились с вопросами:

— Как она? Как она?

— В полном порядке, — ответил я улыбаясь как можно более естественно. — Операция окончена. Скоро они ее выкатят из операционной.

— Да… но как она? Как? — Они возбужденно твердили одно и то же.

— С ней все в порядке, — сказал я. — В полном порядке. Не волнуйтесь. Считайте, что она родилась заново.

В глубине души я был удивлен их волнением и настойчивостью. Операция была обычной, в ней не было никакого риска.

И, повернувшись к ним спиной, я продолжал свой путь — все в том же бледно-зеленом хирургическом халате, забрызганном каплями крови, и в маске, свисавшей с шеи. На голове у меня все еще была пластиковая шапочка, а такие же бахилы на ботинках чуть слышно шуршали по каменным плитам пола. Перепрыгивая здесь и там через ступеньки, я добрался до эскалатора, ведущего в просторный коридор, где повернул, оказавшись в административном крыле больницы, куда меня никогда раньше не приглашали, и в конце концов предстал перед одной из секретарш, которой я и назвал свое имя.