Последняя почка - Владимир Тучков Страница 11

А потом жена ударила Лайму. Зло. При Леониде Петровиче. И он ее выгнал. Потому что это была та самая капля, которая переполнила чашу. Прекрасно ведь видел, да

она особо и не скрывала, что не любит Лайму, а всего лишь терпит. С трудом, превозмогая, не давая выплескиваться наружу. А тут не сдержалась. В конце-то концов.

Нет, выгнал не так, как надо было бы, а вполне цивилизованно. Купил приличную квартиру далеко не в худшем районе. И заплатил весьма достойные отступные. Большие, чем она заслужила. Лишь в самый последний момент тоже не сдержался, крикнул яростно: «Чтоб твоей ноги здесь больше…» Но не докричал положенного, поскольку остро кольнуло в сердце латунной штопальной иглой. Да, ощущение было именно таким – как от латунной штопальной.

Так они остались вдвоем с Лаймой. Пока еще просто подругой, но не женой.

Нанял женщину, которая в его отсутствие должна была заботиться о подруге. Но она долго не продержалась. Довольно скоро, возвращаясь с работы, Леонид Петрович начал ощущать, что Лайма недовольна домработницей. Может быть, это была просто обычная женская неприязнь. Но не исключено, что мерзкая баба как-то обижала Лайму. Не физически, а, скажем, унижала или еще что-то. Ведь девочка была очень эмоциональна, обидеть ее могло не только грубое слово, но и недобрый взгляд.

Короче, выставил мегеру за дверь, не объясняя причины. Точно такая же история произошла еще с двумя. Пока не нанял мужчину, еще крепкого шестидесятипятилетнего пенсионера, вполне интеллигентного. Этот-то хоть прекрасно понимал, с кем имеет дело и как это дело необходимо вести. То есть все по часам, безотлагательно и неукоснительно. И максимально доброжелательно. Так и сказал ему: «Если Лайма начнет на вас жаловаться, то нам придется расстаться».

И Сергей Иванович, так звали пенсионера, отнесся к своим обязанностям настолько серьезно, что продержался почти пять лет. И ушел по своей воле. То есть скоропостижно скончался.

Его преемник, Равиль Хаснутдинович, также оказался человеком порядочным, которому не надо было дважды повторять, что и как следует делать и с каким душевным настроем. Он, как и Сергей Иванович, в свое время работал в НИИ Стекла. В связи с чем у Леонида Петровича сложилось очень лестное мнение о бывших советских ученых из бывших советских НИИ.

Но первое действительно острое переживание обрушилось на Леонида Петровича, когда Лайме исполнилось полтора года. И не переживание даже, а потрясение. В полной мере потрясение, и даже сверх того. Лайма влюбилась. В совершенно мерзкого кобеля по кличке Петруччо. Это был плебей, абсолютный плебей, несмотря на родословную далматина, которой кичилась его хозяйка, особа пренеприятнейшая.

Да, именно влюбилась, поскольку течки тогда у нее не было. И это было обидно вдвойне. Потому что не мощный физиологический позыв, мутящий рассудок, а тонкие движения души. То есть предпочла для общения не его, Леонида Петровича, который вкладывал в нее всю свою душу, а не пойми кого. Просто непоймикого!

В первый же вечер, как на нее снизошло это ослепление, скулила, царапала дверь, тянула за рукав к выходу. Тогда он еще не понял, насколько это опасно. Думал, поспит да и позабудет. И все улетучится, как сон, как утренний туман. Что все произойдет так, как пишут в спецлитературе эти безмозглые кретины: мол, у собак нет памяти, а есть только приобретенные рефлексы.

Но наутро она неслась в скверик, где собирается собачье общество, с таким воодушевлением, с каким пятнадцать лет назад россияне выстраивались в очереди за ваучерами. И сразу же к своему плебею, к Петруччо, который, впрочем, не обращал ни малейшего внимания на алмаз души Леонида Петровича.

Долгожданного отрезвления не произошло ни на следующий день, ни через неделю.

Леонид Петрович страдал. Пытался вернуть утраченные позиции лестью, лакомствами, длительными беседами. Да, уже тогда он начал говорить с Лаймой, поскольку уже понял, что в этом деле имеет значение не смысл произносимого, который доходил до нее лишь частично, а интонации, взгляды, мимика.

Однако все было тщетно.

И Леонид Петрович понял, что следует действовать решительно. Ведь мужчина же он в конце-то концов или кто? А настоящий мужчина должен уметь бороться за счастье. И не только за свое. Оградить Лайму от ненужных ей переживаний, сулящих лишь горькое разочарование в жизни, любой ценой – это было и справедливо, и благородно.

И он нанял киллера. Не в своей конторе, где охранников-дармоедов было сверх меры, а на стороне. Хоть у себя это было бы и дешевле, но пойдут ненужные разговоры, сплетни, подхихикивания. Леониду Петровичу, который управлял медиахолдингом исключительно за счет своего непререкаемого авторитета, это было абсолютно не нужно.

Нашел частное охранное бюро, вполне респектабельное, выполняющее заказы самого деликатного характера. И изложил свою просьбу. Ему сказали, что такая работа стоит две тысячи долларов. Столь высокую сумму обосновали тем, что, во-первых, собака породистая. А во-вторых, москвичи зачастую относятся к четвероногим друзьям куда лучше, чем к своим ближним. И, следовательно, надо сработать абсолютно чисто, поскольку хозяйка наверняка настоит на самом серьезном расследовании. И, может быть, обратится за помощью в ту же самую контору, которая собаку ликвидировала.

Через три дня Петруччо в скверике не появился.

К счастью, Лайма ничего не поняла. Дня три бродила задумчивая, отыскивая под кустами следы ушедшего в небытие пса. А потом все выветрилось, заместилось новыми ощущениями и впечатлениями.

Через неделю Лайма была уже абсолютно здорова.

Однако проблема никуда не ушла, а лишь притаилась, готовая наброситься на Леонида Петровича из-за угла в любую минуту. О ней постоянно напоминали звонки из кинологического клуба: «Леонид Петрович, ваша девочка уже подросла, вероятно. Ведь так? Можем предложить прекрасного кобелька для вязки. Рекордсмен породы!… Как это рано? С этим затягивать не следует. Этак вы ей менструальный цикл поломаете. Да и нагрузка на психику огромная. Неврозы замучат. А потом рады будете, да уж ничего вернуть не удастся. Люто возненавидит весь род мужской. А если этого и не случится, то родить не сможет, выкидыши замучат… Нет, уверяю вас, лучший кобель в породе. Специально для вас. То есть для вашей девочки. Так что решайтесь. Хоть и решаться-то нечего. Знаете, как они во время материнства расцветают!»

Всякий раз, когда Леонид Петрович уже готов был решиться, он ярко, в мельчайших подробностях, представлял отвратительную картину: мерзкий слюнявый кобель, пыхтя и чавкая, лезет на Лайму. На его Лайму!

В конце концов понял, что на этот шаг не решится никогда.

И страдал от этого. Понимал, что это тирания. Эгоизм. И от этого эгоизма жизнь Лаймы если и не будет покалечена, но пойдет совсем по-иному. Не так, как это было предначертано природой.