Краски Алкионы - Маргарита Азарова Страница 10
Краски Алкионы - Маргарита Азарова читать онлайн бесплатно
Печать печали не покидала чело Никоса. Он не стремился производить впечатление печального человека, и, надо отметить, его печаль, во взгляде посторонних на него людей, не соприкоснувшихся с его историей, трансформировалась в аристократическую загадочность, которая очень импонировала положительному в данном случае ярлыку, что навешивает общество на каждого из нас для персонификации от остальных людей. Тем не менее, в свои 45 он выглядел старше, что визуально наполняло его облик ещё и дополнительной мудростью.
Печаль была подлинной, и навешанные ярлыки и мнения тоже недалеко ушли от истины его человеческой натуры. Правда заключалась в том, что его жена – единственно любимая им женщина – вот уже как пятнадцать лет покоилась в семейном склепе, и его жизнь в личностном плане была сконцентрирована на двух дочерях, как он считал, продолжательниц его дела. Он гордился тем, что в его жилах течёт кровь предков, почитаемых на Руси волхвов. Его беспокоило, что его чистая вера в достоинства предков, уважение и преклонение перед их деяниями многие окружающие принимали с подозрением и, соприкоснувшись ближе с его культом, грубо называли его сектантом, а адептов – приверженцев его веры – сектантами. Да и что такое секта? Это своего рода свободомыслие, отличное от общего направления, это другая линия философских взглядов. «Почему я должен мыслить как остальные?» – недоумённо разводил руками Никос. Подчинение большинству, иначе – ату его за инакомыслие. Получается, жестокость, совершённая большинством, это уже не жестокость, она возведена в ранг закона, это уже правило жизни.
Его свободолюбивая натура, открытая только для естественных сил природы, бунтовала против такого уклада жизни. Но несправедливые правила и те социальные рамки диктовали условия, заставляли приспосабливаться его душу к осторожному образу жизни, дабы не причинить вред своим дочерям и своим приверженцам от людей, заинтересованных в единоверии. Что плохого в том, что он больше других почитает своё наследие, помнит имя своё? Он не противостоит людям и их вере, он не заставляет их отрекаться от веры, просто он не приверженец той религии, что проповедуют массы. Равно такой же скептицизм и улыбку вызывают в нём они, как и он у них. Он хочет, чтобы его оставили с его мировоззрением наедине, а они своим презрением и отрицанием очевидных вещей унижают и бичуют. После смерти жены он продолжает дело отца и деда, но отвернувшаяся от него любовь, вернее, её отсутствие, угнетали его душу. Он стал более требователен к окружающим, от дочерей требовал беспрекословного повиновения и усвоения всего того, что знал сам. Сына у него не было, и решение представить своих дочерей частью той культуры, которую, как её представитель, он проповедовал, считал своим наиважнейшим долгом в жизни. Но это всё я додумал за него, делая выводы из первых бесед с ним, надеясь, что основные домыслы и моё представление о Никосе не пойдут кардинально вразрез с истинным положением дел.
Помни, ты обещала, – услышал я последние напутственные слова, произнесённые Никосом своей дочери, входившей в комнату, где я приготовил уже всё необходимое для воплощения её на холсте. Сам Никос остался за дверью, а очаровательное создание в чёрном облегающем платье а ля Коко Шанель, в чёрных лакированных туфельках на высокой шпильке прошлось по комнате, зовуще покачивая бёдрами, всем телом говоря: «А вот, посмотрите на меня, хороша, не правда ли?!»
«Интересно, – подумал я, – что такое она ему обещала? Ведь это, несомненно, связано со мной. Иначе не было бы произнесено в последний момент пересечения порога комнаты».
Было похоже на прощальный взмах – остановить что-то неконтролируемое… в нём была и надежда, и отчаяние: отчаяние от практического знания ситуации и робкая надежда, что возможно исключение из правил.
Девушка знала себе цену и была довольна произведённым эффектом. Она не была вульгарна, но смела и, как само собой разумеющееся, протянула руку для поцелуя. Могу сказать, что я получил эстетическое удовольствие от её поведения: не противно, скорее, наоборот.
– Меня зовут Зирин, – представилась она. – Так вот вы какой – художник по имени Марсель. Вы не боитесь в меня влюбиться?
– Вы очаровательны, – сдержанно сказал я, но эта сдержанность давалась мне с трудом, потому что в её голосе я уловил те колдовские нотки, тянущие в омут, нотки, что слышал в безымянном пении, иногда долетающем до моего слуха.
– Это ваше пение я иногда слышу? – спросил я.
– Нет, это не я, – ответила Зирин. – Возможно, это записи, папа любит их слушать. А, впрочем, я пою, но я не думала, что моё пение кому-то мешает.
– Я этого не сказал…
К чему, к чему, а к такой притягательной силе женского очарования я был не готов. «Не помешает ли это работе», – признаюсь, подумал я. Улыбнулся своим мыслям: рассуждаю как умудрённый опытом старый дед. У нас разница в возрасте не очень значительная. Эта восемнадцатилетняя малышка с первого момента знакомства вертит мной, как хочет, а я податлив, словно расплавленный воск. Надо переломить ситуацию обязательно. Может, зная именно эту её особенность воздействия на мужчин. Никос и предупреждал её на пороге мастерской. Старание дистанцироваться от Зирин на первых порах увенчалось успехом. Я незаметно глубоко вздохнул несколько раз и уже спокойным без придыхания голосом предложил ей присесть на кушетку, поставленную мной именно так, чтобы было удобно созерцать позирующую модель, где светотени выступят помощниками в работе. Дуализм будет продолжен.
Сегодня вечером, как и несколько дней подряд, птичка зимородок постучала в моё окно. Я его открыл, она не улетела и позволила взять себя в руки. Высшая степень доверия. Но в этот момент открылась дверь в комнату (возможно, увлечённый общением с моей необычной гостьей, я не услышал упреждающего стука). Птичка вспорхнула и улетела. Я очень сожалел, но у меня не было времени долго сокрушаться но этому поводу: вошедшим оказался хозяин дома, и я должен был уделить ему внимание. Увидев открытое окно, он очень удивился.
– Друг мой, вы принимаете воздушные ванны закаливания?
Несмотря на моё хорошее к нему отношение, мне почему-то не хотелось объяснять причину моего поступка. Впрочем, это ведь касалось не только меня, но и маленькой птички, проявившей ко мне своё доверие. Так что наша тайна осталась при нас: при мне и Алкионе (так я стал называть её про себя).
Мы обменялись с Никосом незначительными фразами. Видимо, он не решался напрямую спросить о том, как ведёт себя его дочь Зирин. Сказал только, что верит в меня и не сомневается, что портрет займёт достойное место в его картинной галерее.
Не раздеваясь, я прилёг на кровать, размышляя о портрете Зирин: о своих набросках, красках и о том, что я раб красоты. Но, согласись, она бывает разной. Не хочется уподобляться банальностью: сколько людей, столько и мнений. Просто она разная, вот и всё. Перейдя к конкретному персонажу изображаемого мной объекта, скажу: она прекрасна, прекрасна той стандартной, общепринятой красотой нашего времени, но не более того. Изящные длинные средства передвижения… Подумалось о том, как можно по одной такой фразе сразу наметить отношение автора к объекту. Её перси, тут я вспомнил приятеля, который чуть не захлебнулся слюной, живописуя знакомую девушку в 17 лет, обладающую необыкновенным четвертым номером бюста, но вот здесь, как говорится, каждому своё. Кому-то очень важно сказать: «О, её грудь не больше моей ладони», – и это ему важнее всех иных факторов красоты. Но буду лоялен. Перси Зирин, с моей точки зрения, без описания оных, просто прекрасны. В них нет мясистой вульгарности, но они достаточны для того, чтобы их демонстрировать в декольте, они упруги, и соски, не отягощенные никакой телесной бронёй женского белья, всё время на страже – как солдатики на посту, говорят о своей готовности к любовному сражению, с желанием быть побеждёнными. Да, всё же надо отметить её округлые коленки. Это важно для меня. Я, встречаясь с противоположным полом, всеми правдами и неправдами стараюсь высмотреть форму колена: для моих эротических фантазий эта часть тела является важной, самой важной. Так вот, все иные коленки не выдерживают никакой конкуренции с коленками Зирин. Это отдельное произведение искусства. Я надеюсь на портрете одухотворить не только глаза Зирин цвета маренгового омута, на дне которого поблёскивают тёмно-серые звёзды манящим губительным светом. Да что глаза, весь её облик, но, конечно, и её коленки. Но именно они у меня вызвали ассоциацию с паутиной в лесу, которая неизвестно откуда липнет на лицо, попадая в нос, глаза, её хочется всегда смахнуть, но кажется, что она везде; опуталa в лесу все деревья, и выйти из него, не попав в сети этой паутины, невозможно. Волосы Зирин отличались необыкновенным оттенком: определить его даже как профессиональный художник я был не в силах, впрочем, этот оттенок имел особенность меняться от салатово-серого до иссиня-дымчато-зелёного, опять же, оговорюсь, словами передать нельзя, невозможно. Нос с небольшой горбинкой придавал её лицу особую пикантность, как кулинарному блюду специи, присущие только ему, приобретающему свой законченный неповторимый вкус только в их присутствии и никак иначе.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments