Самолет улетит без меня - Тинатин Мжаванадзе Страница 10

Кнопки все были продавленные и опаленные, пахло – ну чем пахнет в старых лифтах.

Как раз из лифта пойду через черный ход, а там поймаю такси – и стрелой до аэропорта.

– Ну, с Богом, – нажала Лика кнопку со стершейся цифрой «1».

Лифт подумал, сердито крякнул, нехотя закрыл двери, дернулся и пошел вниз.

Вот как раз сейчас он и накроется, истерически-весело подумала Лика – она уже летела, летела в самолете, и земля уходила все дальше и дальше вниз, пассажиры сидели в три ряда, и стояли, держась за поручни, как в троллейбусе, и двигатели гремели так страшно и оглушительно, потому что перевес, и живот свело, и вскоре покажется море, похожее сверху на тарелку остывающей виноградной каши, и надолго уйдет с глаз долой, его застят облака.

И все пойдет по-другому.

Будет другая жизнь.

И тут погас свет.

Лифт дернулся и замер между этажами.

Тьма подступила вплотную к глазам и гуще задышала тем, чем пахнет только в лифтах.

Лика постояла немного, не веря, что это происходит в самом деле.

Чемоданчик мешал открыть дверцы, но и без него они что-то не поддавались.

Может, это не авария, подумала она с тоской.

Может, дадут ток через пять минут, так бывает.

Время пошло с такой скоростью, что мысли отставали.

– Эй, кто-нибудь, – громко позвала Лика.

Плевать, что Заира увидит, главное – выйти, а там побегу, и пусть делают что хотят.

Никто не отзывался.

Лика забарабанила в дверцы. Стала громко звать – глухо.

А начальник там ждет, держит для меня место и думает, что меня волки съели.

Вот дура, а.

Пошла бы по лестнице.

Подумаешь, увидят, спросят – да пусть хоть сто раз спросят.

Дура.

Дура.

Пальцы болели от напряжения, но дверцы не поддавались, никак.

Времени прошло столько, что Лика успела поседеть и состариться, и все на свете времена года сменились по сто раз, и самолеты все улетели и прилетели снова, и родились дети, и прошли штормы, а она все стояла в темноте, пропахшей глупостью и обидой, и не хотела расставаться со своей последней надеждой на другую жизнь.

– Ээээээй! – внезапно отозвался кто-то.

– Лика! Ты где?! Зачем тебя туда занесло, Господи, секунду потерпи!

Торопливые шаги унеслись наверх по лестнице и затихли.

Сколько еще осталось, думала она, не успею, не успею, не будет он меня ждать, а может – успею.

Буду бежать и успею. Ну быстрее, вы, давайте уже шевелитесь.

Резко загорелся свет, лифт вздрогнул и пошел вниз. Буквально на метр – к этажу, до которого не доехал раньше.

Дверцы открылись.

– Ну как ты? – с круглыми глазами заглянула Заира. – Господи Боже ты мой, я ребенка укачала, он в коляске уснул во дворе. Не задохнулась? Ну когда это ты по лифтам каталась?! И чтоб так угораздило – именно сегодня Гурген проводку чинит, вырубил свет во всем доме.

– Сначала не надо посмотреть, есть кто-то в лифте или нет? – Выйдя наружу, Лика сощурилась от резкого солнца.

И тут высоко в небе зазвучал вязкий гул улетавшего самолета.

Он густел, заполняя пространство, дрожа внутри головы, подбрасывая сердце, обрушил небо на голову и медленно-медленно затих вдалеке.

– А ты куда шла-то? С сумкой. Ты же только пришла. А? – высматривая подозрительное в Ликином лице, спросила Заира.

– Никуда, – сказала Лика ровным голосом. – К портнихе. Завтра пойду.

Осталось только успеть достать письмо из хлебницы.

Живя в городе Б., вы умеете извлекать радость из всего, что дарит вам жизнь. И, даже если она вам ничего не дарит, вы думаете, что так все равно лучше.

Дневник.

Такое-то число такого-то месяца.

Сон про детство

Над деревней все лето гудели самолеты.

Они оставляли в небе четкий белый след, гул нарастал и перекатывался, приводя в ужас всю живность.

Я зажимала уши и запрокидывала голову, представляя маленького человечка в крошечном самолетике.

– А я тоже хочу полететь!

– Зачем они Бога беспокоят, – ворчала бабушка. – Ходили бы по земле, ироды. Им тут мало дел?!

Бабушка целыми днями сновала по нашему королевству, ругала меня за валяние с книжкой и давала распоряжения:

– Посуду помой!

Я послушно вставала к раковине.

Раковина под навесом, перед ним растут розовые кусты, бродит наседка с цыплятами и учит их разгребать лапками землю – красиво так, по-балетному, ножкой вперед, круговое движение, наклон головы, смотрит одним глазом и сердито клокочет, дети ее, бестолковые желтые пищалки, не хотят учиться, лезут к ней под ноги, чтобы спрятаться и согреться.

Так, посуда же.

Открываю кран, намыливаю кусок рыбацкой сетки хозяйственным мылом, беру тарелку.

Столбик воды из крана попал в ложку и развернулся веером.

Солнце немедленно запустило в него палец, водяной веер расцвел радугой.

Трогаю мягкий водяной поток, представляю, какие тут можно сделать фонтаны: поставить во дворе бочку, в нее трубу с вертикальной струей, к верхушке приварить распределитель на шесть полос, и чтобы вода падала в ложки.

И будет целая радужная феерия!

– Ты что тут делаешь, ротозейка?! – внезапно возникает за плечом бабушка в соломенной шляпе, она сейчас похожа на Дон Кихота, только очень сердитого: ветряные мельницы опять завладели ее внучкой.

– Сейчас! Сейчас-сейчас, все уже! – Сердце упало в живот и прыгает там, как на батуте.

– Приду через пять минут, чтобы все закончила. Потом иди полы мыть! Наследила, раззява, хватит котят приблудных домой таскать…

Ее голос постепенно снижает громкость, но все равно слышен.

Быстренько заканчиваю с посудой, иду мыть пол.

Тут тоже не все просто.

На крашеном дощатом полу очень легко разделить мокрые сегменты и сухие, и сделать лабиринт: доски широкие, можно шагать в ниточку и не ступать на вражеский сегмент.

– Ты по мокрому босыми ногами ходишь?! – Бабушкина голова в окне: того и гляди влетит и откусит мне ухо.

– Не, ба, все, заканчиваю уже!

– Кто тебя замуж возьмет, одно дело довести до ума не можешь, в два счета заканчивай и иди, я тебя муку просеивать научу!

О, это интересно.

Быстренько выжимаю тряпку, развешиваю на заборе, чисто-чисто мою руки, как хирург, – не забыть потом мыльных пузырей наделать – и иду в кухню.