Киномеханика - Вероника Кунгурцева

На пляже было слишком тесно. И в то же время отсюда некуда было дальше идти. Марат столько сил потратил на то, чтобы достигнуть первого моря, и вот теперь оказался прижат к нему! Он ежился от одной мысли, что придется обувать страшные душные ботинки «прощай, молодость!» и хромать по незнакомым улицам, на которых непонятно где ловить фарт. Даже для того, чтобы примкнуть к таксистам, которые в ожидании пассажиров перекидывались в свару или очко, следовало знать места стоянок, но, скорее всего, в городе, переполненном курортниками, приехавшими сюда шиковать и тратить деньги, такси повсюду, не только на вокзале, шли нарасхват. Оставалось ждать наступления темноты, когда мамаши уведут мелюзгу и на очистившийся остывший пляж выйдет более серьезная публика. Однако ею могли оказаться как подвыпившие северяне, которым ничего не стоит выложить на кон червонец, так и милицейские патрули. Словом, эта перспектива тоже представлялась весьма сомнительной, поэтому, когда Марат услышал отчетливо разнесшееся над невнятной разноголосицей пляжа приглашение совершить морскую прогулку на катере вдоль побережья, он решительно захромал наперерез человеку, не спеша удалявшемуся в сторону порта. Время от времени тот подносил к углу рта раструб мегафона и лениво отщелкивал пункты остановок: «Фрунзе», «Ворошилова», «Зеленая роща»… Именно в этом направлении Марату предстояло двигаться к цели своего посещения. Но главное — маленькое путешествие могло открыть возможности, которые с пляжа было не разглядеть. Прежде чем попроситься без билета на катер, следовало подготовить почву, и Марат обратился к человеку с выдуманной на ходу просьбой, которую тот без вопросов выполнил, презрительно крикнув на весь берег: «Потерявшаяся родня Марата Родина, вас ожидают на мелководном причале». При этом человек ни на секунду не замедлил шаг, все так же размеренно и привычно твердо переставлял он по неровностям гальки стертые с внешней стороны низкие каблуки старых ботинок. Пятна пота темнели под мышками белой галанки с коротким рукавом. Над козырьком фуражки тускло блестел желтый краб.

Это был занятный тип, видимо, знавший лучшие времена, но теперь весь пропитанный пренебрежением к настоящему и своей роли в нем. В развязных интонациях его голоса, в произвольном растягивании одних слогов и проглатывании других слышалось стремление не заманить публику на прогулку, а подчеркнуть дистанцию между собой и изнеженными созданиями вокруг, которых он по какому-то печальному недоразумению вынужден развлекать. Это же Марат ощутил в том, как небрежно моряк выслушал его просьбу и тут же бесцеремонно перевернул ее смысл, назвав «потерявшейся» родню, а не самого Марата. Кроме того, хотя Марат конкретно, по степеням родства, перечислил тех, кто его якобы ищет, Краб свалил всех в кучу и прихлопнул одним собирательным именем. Тем самым он давал понять, что вовсе не готов верить таким субъектам, как Марат; более того, ему не было дела до их правды и лжи, а если какой-то безголовый Родин в пляжной кутерьме действительно потерял какую бы то ни было «родню», пусть встречаются на мелководном причале; он же, моряк, не согласен даже подзывать их к себе, потому что в душе бесконечно далек от царящей на курорте атмосферы мелких волнений по ничтожным поводам, хотя механически и погружен в нее.

В общем, Марат недооценил моремана и вместо сочувствия вызвал иронию поспешной, убогой легендой или, хуже того, насторожил. Но когда он следом за последними пассажирами шел на борт катера навстречу стоящему у трапа моряку — кто он был, капитан или матрос? — Марату ничего не оставалось, как только плясать дальше от собственной глупости и утверждать, что на мелководном причале он так никого и не дождался. Родственники, объяснял Марат, не услышали о нем, вероятно, потому, что помчались разыскивать его в город, в конце концов они вернутся в центральный военный санаторий имени Ворошилова, где отдыхают, но если не найдут его и там, заподозрят, что он утонул, ведь плавать он не умеет, и подымут жуткую панику. А поэтому, рассуждал Марат, ему следует как можно скорее вернуться в номер, и хотя денег при себе у него нет — кошелек остался у тех, с кем он пришел купаться, — впоследствии он найдет возможность вернуть капитану стоимость билета, если сейчас ему будет разрешено подняться на борт бесплатно.

Объясняясь, Марат уже почти выбился из сил. Между тем по виду Краба, погруженного в себя, нельзя было даже понять, слушает он или нет. Сколько раз в Учреждении старый сиделец Петрик повторял Марату, что создаваемые к случаю одноразовые легенды должны быть особенно изящны, иначе они неубедительны. И если, к примеру, объясняешь человеку, которого видишь в первый и последний раз, откуда у тебя нож или денежная банкнота, никогда не говори, что нашел, даже если действительно нашел и если интерес случайного человека продиктован не долгом службы, а праздным любопытством.

Внезапно моряк оживился. Что-то случилось за спиной Марата. Краб схватил его за локоть и, притянув к себе, быстро втолкнул на палубу — кажется, только для того, чтобы освободить проход, а вовсе не уступая его жалким просьбам и смехотворным доводам. Еще пассажиры — двое мужчин и две женщины — шли на катер. Уверенно выступавший первым грузный длиннорукий голован вдруг обнял свою спутницу за талию и («Ах!» — вскрикнула она, испуганно обхватив его шею) ловко понес ее над водой по пружинящему узкому, без перил, трапу. Краб молча посторонился. На палубе вошедший резко разогнул локоть, так что его даме пришлось поспешно выпрямить кокетливо поджатые ноги, чтобы не упасть на колени, но прежде, чем он по-хозяйски разложил руки на тросах леерного ограждения и заслонил проход, вторая женщина, моложе и гибче первой, скользнула мимо него к лавкам для пассажиров. Там она уселась спиной к происходящему у трапа, поблескивая гладко причесанной головой — у нее были темно-рыжие волосы с бронзовым отливом, — видимо, довольная тем, что не позволила замыкающему группу парню по примеру впереди идущего поймать ее за осиную талию и вовлечь в балаган. Он, впрочем, и не думал. Остановившись на середине трапа, четвертый человек из этой разномастной компании спокойно ждал, когда его товарищ освободит проход. Но тот застрял напротив моряка, куражливо вертя стриженой головой на короткой шее. Поворачиваясь то в фас, то в профиль, то по-стариковски вжимая голову в плечи, то молодецки расправляя плечи и выпячивая подбородок, он не столько сам разглядывал Краба, сколько давал себя разглядеть, и упорно хранил молчание, пока не вынудил того заговорить первым. И, конечно, это было не требование предъявить билет.

— С возвращеньицем, Адик! — осклабился Краб, на секунду обнажив прокуренные желтые зубы и такого же цвета склеры глаз.

— Лора, — представилась спутница Адика, чтобы тоже стать знакомой, и радостно вложила руку в раскрытую для пожатия ладонь моряка.

Вообще-то он протянул ее Адику, но тот пронес мимо нее свои длинные узловатые пальцы и вцепился Крабу в плечо, словно для выражения всей полноты чувств ему важно было держаться за руку поближе к тому месту, откуда она росла. Со стороны это выглядело как встреча старых друзей. Марат ожидал, что Краб назовет свое имя. Но он не захотел или опоздал это сделать. Еще в тот момент, когда тонкая кисть Лоры качалась в его грубой ладони, Адик свободной рукой так ущипнул женщину сквозь сарафан за бок, что она подпрыгнула и со слезами на глазах стала упрекать его за то, что останется синяк, ведь у нее нежная кожа. Однако Адик нагло сделал вид, будто он ни при чем, и, обратившись к моряку, попросил уточнить, с возвращением к чему именно его можно поздравить. После оскорбительного уклонения от рукопожатия такой вопрос звучал каверзно. На месте Краба Марат выждал бы, спрятавшись за какую-нибудь дежурную, обтекаемую фразу. Неплохо было обострить ситуацию, предложив Адику выражаться прямо, — опасные люди уважают сопротивление. Но моряк ответил еще ухищреннее, оттолкнувшись от вопроса, чтобы круто повернуть разговор в интересующее его русло. Он поздравил Адика с возвращением к вину, виням, к милым дамам пик, треф, бубен, червей и без промедления предложил: