Невероятное нашествие медведей на Сицилию - Дино Буццати Страница 9

Время от времени Эрцгерцог делал знак своему адъютанту. Тот подбегал стрелой за очередным приказанием.

— Какие новости? — спрашивал Эрцгерцог.

— Всё хорошо, Ваше Светлейшество, — отвечал адъютант, не смея сказать правду о том, что всё было совсем даже не хорошо.

Музыканты продолжали играть, балерины кружились в танце, фокусник извлекал из пустых цилиндров живых кроликов, а чревовещатель вещал животом на всевозможные лады и даже пропел песенку, сорвав аплодисменты. Довольный Эрцгерцог улыбался, ему было весело. Разве всё не складывалось как нельзя лучше?

На самом деле всё летело в тартарары. Медведи уже взяли крепость и прорвались на столичные улицы.

Разгром завершился самым невероятным образом прямо в театре Эксельсиор. Под восторженные аплодисменты публики медвежонок Голиаф уже начал свой головокружительный номер. Он шёл по проволоке на высоте двадцати метров от сцены и при этом крутил китайский зонтик. Тут послышались непривычные голоса. Занавес распахнулся, и сам Царь Леонций во главе небольшого отряда вооружённых медведей появился в партере.

— Ой, да это медведи! — ахнула в ложе третьего яруса невеста Лангравия и со стоном упала без чувств.

— Руки вверх! — рявкнули звери почтенной публике.

Онемев от ужаса, все подняли руки. Кроме балерин, которые до того перепугались, что окаменели, словно статуэтки с поднятыми ножками. Так их потом и запечатлели на фасаде театра, дабы увековечить это историческое событие. Вы и сегодня можете ими полюбоваться.

Но что происходит с Леонцием? Почему, вместо того, чтобы броситься на своего заклятого врага Эрцгерцога, он уставился на медвежонка-канатоходца? Почему он тянет к сцене лапы и шатается, как пьяный?

Вот вам, ребята, загадка: кто скажет, что приключилось с Царем медведей? Почему, позабыв обо всем на свете, он шелохнуться не смеет даже? И среди всех выступающих артистов смотрит только на мишку-эквилибриста? Вспомните нашей истории начало: уверен, что мишку уже вы встречали. Вы ведь смышленые. Догадались: то не кто иной, как пропавший...

— Тони! — выкрикнул не своим голосом Леонций, узнав похищенного сынишку.

Медвежонок тоже распознал голос отца, хотя прошёл не один год. От неожиданности он оступился и чуть было не сорвался вниз. Но Тони был прекрасным артистом. Он тут же восстановил равновесие и продолжил опасную прогулку по проволоке, не забывая вертеть китайский зонтик.

— Папа, папа, — лепетал в ярких лучах прожектора славный медвежонок, которому дали это несуразное имя — Голиаф, чтобы собирать побольше зрителей.

Вдруг послышалось: — Бах! — и все подскочили на месте. Эрцгерцог сразу всё понял и решил отомстить. Он выстрелил в Тони из своего безотказного пистолета с агатовой рукояткой, украшенной драгоценными камнями! А ведь он мог сразиться с Леонцием, своим главным противником. Но нет, Эрцгерцог гораздо хуже, чем о нём думают. Он задумал убить сына Леонция.

Вот беда, так беда! Не станем описывать последовавшую суматоху, чтобы не терять времени. Поднялся страшный крик, посыпались проклятия, послышался плач. Медведи, находившиеся в партере, немедленно открыли огонь, изрешетив пулями Эрцгерцога. Тот рухнул, сражённый наповал. По залу распространился едкий запах пороха. Старым солдатом он даже приятен, а вот придворные дамы и фрейлины от него чихают.

А что же Тони? Увы, он ранен и летит вниз головой на сцену, где стоят окаменевшие балерины. Он упал и лежит без чувств. Отец спешит ему на помощь.

Прижимая к груди любимое чадо, Царь Леонций слёзы над ним проливает и, горем убитый, так причитает: «Мальчик мой, зачем судьбе было надо, чтобы я столько тебя искал, а, встретив, снова тебя потерял?» И Тони, открыв глаза, наконец прошептал: «Всё кончено, прощай, отец». Словно ребёнок, Царь зарыдал и опять в отчаяньи сына позвал: «Не надо, Тони! Тебя спасут. Теперь мы вместе. Я с тобой, я тут. Мы тебя вылечим. Не умирай! Жизнь будет снова похожа на рай».

Рай? Никто в него уже не верил. У всех на глазах были слёзы. Вельможи и сановники молча обнажили головы. Даже у профессора Де Амброзиуса — вы только посмотрите, — даже у него подрагивала борода. Неужели наш медвежонок умрёт? Неужели все старания его отца были напрасны? Неужели это несчастье омрачит великую победу? Неужели судьба окажется такой жестокой?

Три-четыре, всё сначала. В тишине большого зала над всеми нависли мрачные мысли.

Глава седьмая

И вот, когда медвежонок лежал, обагрённый кровью, а Царь Леонций обливался слезами отчаяния, когда при виде этой ужасной сцены публика застыла на своих местах, испытывая жалость и смятение, когда в главном театре столицы, стены которого знавали только пение, музыку и аплодисменты, воцарилось тягостное молчание — в приоткрытое окошко влетела голубка и весело закружилась над залом.

Это была голубка добра и мира. Она многое повидала на своём веку. Голубка думала, что явилась в нужный момент. Ей хотелось вместе со всеми отпраздновать обретение похищенного медвежонка. Но приглядевшись к лицам, она поняла, что случилась беда. Наконец она увидела Царя Леонция. Он прижимал к груди раненого сына.

Голубка смутилась. Видно, она прилетела не вовремя. Публика смотрела на неё с явным неодобрением. Как быть, улететь? Или забиться в тёмный угол? Вдруг голубку озарило, и она села прямо на верхушку колпака, венчавшего голову профессора Де Амброзиуса. Охваченный волнением, тот не отрывал глаз от печальной сцены.

Тогда все взоры обратились на старого звездочёта. Царь Леонций тоже смотрел на Де Амброзиуса. И Де Амброзиус перевёл взгляд на Царя Леонция. Одна и та же мысль завладела всеми, кто был в театре: только волшебник одним взмахом волшебной палочки мог спасти медвежонка. Так что же он медлил?