Сказка о бумажном человеке - Елизавета Жданова Страница 7

– В чем дело, ваша светлость? – взволнованно спросил советник. – Я не смею ни в чем винить вас лично, но…

– Стыдитесь, друг мой, – мягко произнес посланник, – вероятно, на кухне произошла ошибка. Неужели из-за таких пустяков следует огорчать нашу хозяйку?

– Мне, право, очень неловко, – начала было баронесса, но Глэдис перебила ее:

– Вашей светлости незачем извиняться за ошибку вашей поварихи. Я не удивлюсь, если это какая-то нерадивая девушка, отправленная вами на кухню, решила доказать на деле, что там ей не место.

– О, – простонала баронесса, – никогда не думала, что она отплатит мне такой неблагодарностью. Это наказание, а не девушка!

– Не расстраивайтесь, ваша светлость! Право же, неверно приправленный обед – это не повод выходить из себя! – так же спокойно и мягко сказал посланник.

– Позвольте мне поговорить с ней, – вдруг предложила Глэдис.

– С кем? Со мной?

– Нет, ваша светлость. С девицей с кухни.

Можете себе представить, как навострили уши те девушки, которые сидели в зале. Каждая из них тогда думала, что Энни не избежать позора, какого она ни в жизнь не забудет. Баронесса даже растерялась, ей не хотелось превращать званый ужин в разбирательство, но с феями не спорят. Да и гости не возражали. Пришлось послать за Энни.

Бедная девушка, которая, как мы знаем, была ни в чем не повинна, уже успела вновь задремать у камина на кухне, как вдруг Эвелина и Вильгельмина потащили ее наверх в парадный зал, пытаясь объяснить ей, что она перепутала соль и сахар.

Только у самых дверей зала Энни поняла, что произошло, и ужаснулась. Но обратной дороги не было: в спину ее подталкивали добрые подруги, а навстречу уже поднялась Глэдис, суровая как никогда.

У Энни сжалось сердце. Она лишь сумела выговорить:

– Глэдис, милая, я не виновата. – А в глазах у нее стояли слезы.

– Что же ты скажешь в свое оправдание? – спросила фея.

– Что я могу сказать? С тех пор как в нашей жизни появился этот заморский посланник – не в обиду ему будь сказано, – все для меня пошло прахом. Видно, за что-то меня злой рок преследует. Или и впрямь кто-то меня извести хочет! – Энни закрыла лицо руками и заплакала. – Не утешай меня, Глэдис, не надо, – проговорила она, почувствовав, что кто-то взял ее за руку.

– Милая Энни, – произнес добрый голос (совсем не голос Глэдис – звучный, бархатный).

Она с опаской подняла глаза и встретила ласковый и спокойный взгляд посланника. Было что-то очень знакомое в его выразительном лице с резкими чертами.

– Не узнаешь меня? Да как тебе меня узнать – раньше ты не приглядывалась ко мне, а теперь не можешь понять, где ты меня уже видела.

После этих слов Энни в одно мгновение узнала его! Еще бы! Этого человека она считала давно погибшим, да еще и по ее вине. Было время, когда она сокрушалась и винила себя в его кончине, – а теперь он оказался тем самым заморским посланником, из-за которого она впала в немилость. Энни внезапно все поняла.

– Прости меня, Энни, – продолжил посланник, – это я подговорил Глэдис заколдовать яблоки и жемчужины, чтобы они валились у тебя из рук. Это по моему приказу соль и сахар поменяли местами. Не думай, милая, я не хотел проучить тебя, клянусь. Но я знал лишь одно: когда самая прекрасная девушка на земле вспомнит обо мне с сожалением – только тогда я наконец-то окончательно приму человеческий облик.

Я уже почти стал человеком тогда, когда ты прогнала меня. Я бежал из города в порт, стал матросом на корабле. Черты человека я начал обретать, когда первые капли морской воды коснулись моего картонного лица. Правитель Восточной империи заинтересовался моей судьбой, и мы подружились с ним. Я предложил ему наладить производство бумаги и картона, и теперь его страна процветает. Я стал посланником Восточной империи и решил повидаться с тобой, Энни. Скажи, ты больше не сердишься на меня?

У бедняжки Энни перехватило дыхание, слезы навернулись на глаза, и она выбежала из зала.

Глэдис нашла Энни в маленькой комнатке под крышей Белого замка. Бедняжка подняла на фею заплаканные глаза и пролепетала:

– Глэдис, мне так стыдно! Что мне теперь делать?

– Успокойся, тебя уже никто не винит, – ответила фея, ласково обняв Энни.

– Я-то себя виню! – всхлипнула Энни. – Я его прогнала, наговорила всякого… А он еще и прощения просит… – Она замотала головой и уткнулась в плечо доброй Ежевичной феи.

Глэдис улыбнулась про себя: несколько минут назад она оставила посланника в зале одного. Он сидел, уронив голову на руки, и сокрушался, говоря: «Как я мог?! Глэдис, это конец!» Девушки посидели с минуту молча, затем фея предложила:

– Пойдем вниз, Энни. Баронесса распорядилась подать чаю. Этих настырных девиц там не будет, мы сможем спокойно поговорить.

– Глэдис… а он там тоже будет, да? – робко спросила Энни.

Фея кивнула в ответ. Энни глубоко вздохнула, затем оглянулась на себя в оконное стекло и, убедившись, что не подурнела за последний час, встала, полная решимости.

В зале, освещенном лишь тремя канделябрами, восседала в своем высоком кресле баронесса, рядом с ней стоял, чуть наклонившись к ее светлости, советник посланника, а сам посланник сидел поодаль, опустив голову и теребя пуговицу.

Глэдис подвела к нему Энни и сказала:

– Что ж, миритесь, дети мои!

Посланник взволнованно посмотрел на девушку, а она протянула ему руку и улыбнулась. Наступило такое неловкое молчание, когда очень хочется сказать что-нибудь простое, но все слова кажутся нисколько не подходящими.

Как обычно, пришла на помощь фея:

– Господин посланник, может быть, вы расскажете нам о своих приключениях? Только обещайте не быть слишком скромным!

– С удовольствием, – обрадованно откликнулся посланник, – дайте мне лишь минуту, чтобы собраться с мыслями.

Он задумчиво обвел глазами зал, словно прикидывая, с чего начать, налил воды в стакан, выпил его залпом и, наконец, приступил к рассказу.

– С вашего позволения, друзья мои, я начну с того момента, как я оказался в порту. Я сразу решил, что мне нужно непременно уйти в море. Признаться, я толком не знал, с чего начать. Едва ли кому-то нужен матрос, не умеющий ровным счетом ничего, да еще такой слабый, каким был я. Так я бродил в раздумьях по набережной, затем сел на какое-то крыльцо. Вдруг мое внимание привлекли голоса, раздававшиеся из дома, на пороге которого я как раз и расположился.