Феникс и ковер - Эдит Несбит Страница 53

Мускулистые руки тетушек неохотно ослабили свою железную хватку. Роберт гордо отряхнулся и замер в позе оскорбленной добродетели. А Джейн бросилась к викарию и, прежде чем он успел увернуться, обняла его за шею.

— Вы просто душечка! — воскликнула она. — Не бойтесь, это только сначала кажется сном, а потом постепенно привыкаешь. А теперь, пожалуйста, отпустите нас домой! Ну же, милый, добрый, честный викарий, будьте хорошим мальчиком!

— Не знаю, что и подумать, — сказал викарий. — Это очень серьезная проблема. Этот сон, знаете ли, уж очень необычный. Возможно, это своего рода другая реальность. Но если это так, то она настолько реальна, что несколько детей вполне могут сойти в ней с ума — совсем как в обычной жизни. А уж если ты сошел с ума, так тебе прямая дорога в сумасшедший дом, где за тобой присмотрят, вылечат и в надлежащее время передадут на руки скорбящих родственников, которые до конца твоих дней будут кормить тебя с ложечки. Вообще-то, даже в обычной жизни иногда трудно разобраться, что тебе нужно делать в тот или иной момент, а тут еще все так перепуталось…

— Если это всего лишь сон, — возразил Роберт, — то вы рано или поздно проснетесь. А если вы проснетесь, то вам станет ужасно стыдно за то, что вы отправили нас в сумасшедший дом — неважно, что он существует только во сне, — потому что вы можете больше никогда уже не попасть именно в этот сон и вызволить нас оттуда, и нам придется вечно торчать в психушке, и рядом с нами не будет наших скорбящих родственников, потому что они в данный момент находятся в другом сне. Вот!

Но единственное, чем викарий мог ответить на робертову тираду, было «О, моя бедная голова!».

У Джейн с Робертом опустились руки. Ситуация представлялась им абсолютно безнадежной. Что и говорить, трудно иметь дело с рефлексирующим викарием.

И тут, в тот самый момент, когда безнадежность ситуации превысила все границы абсолютного и стала попросту невыносимой, дети вдруг почувствовали ту особого рода внутреннюю щекотку, которая знакома всем, кому доводилось исчезать среди бела дня на глазах многочисленных свидетелей. В следующий момент они и в самом деле исчезли, и в кабинете остались только преподобный (и неверующий, как Фома) Септимус и две его тетушки.

— Ага! — дико вскричал он, как только исчезновение свершилось. — Я же говорил вам, что это был сон! Вам, тетушка Селина, снилось то же самое, правда? И вам, тетушка Амелия? Во всяком случае, во сне я был в этом уверен.

Тетушка Селина посмотрела сначала на племянника, потом на тетушку Амелию, потом снова на племянника, и, наконец, набравшись смелости, сказала:

— Что ты имеешь в виду, Септимус? Нам с Амелией ничего не снилось. Ты, наверное, просто задремал ненадолго в своем кресле.

Викарий облегченно вздохнул.

— Слава Богу, это снилось одному мне! — сказал он. — Если бы еще и вы видели этот сон, то я бы точно решил, что рехнулся.

Позднее тетушка Селина сказала сестре:

— Да, конечно, я знаю, что плохо говорить неправду и что в свое время я понесу за это заслуженное наказание. Но я просто не могла вынести вида нашего бедного мальчика. Он уже почти совсем уверился, что у него с головой не в порядке. Один одинаковый сон — это еще ничего, но три одинаковых сна зараз его доконали бы. А вообще-то, это было на редкость странно, не правда ли? Мы втроем видели один и тот же сон! Очень странно! Ни в коем случае нельзя говорить об этом дорогуше Сеппи. Но я обязательно напишу в «Журнал Физического общества» и пошлю им самый подробный отчет обо всем — естественно, со звездочками вместо имен.

Так она и сделала. Если хотите, можете прочесть ее письмо в одной из этих толстеньких синеньких книжечек, которые читают только очень ученые и скучные люди.

* * *

Вы, конечно, уже догадались о том, что произошло.

Сообразительный Феникс просто-напросто слетал к Псаммиаду и пожелал, чтобы Джейн с Робертом оказались дома. Псаммиад, как всегда, сработал без осечки. Сирил с Антеей не успели еще и наполовину заштопать дыру в ковре.

Когда изъявления радости по поводу чудесного воссоединения детей немного поулеглись, все четверо наших приятелей высыпали на улицу за подарками для мамы. На остатки дядюшкиного соверена они купили ей шелковый платочек, набор из двух бело-голубых вазочек, флакончик духов, упаковку рождественских свечек и два куска мыла — один из них цветом и формой напоминал помидор, а другой был настолько неотличим от апельсина, что если бы он попался вам в руки, вы бы непременно попытались очистить его и даже, может быть, съесть (если, конечно, вы любите апельсины). Кроме того, они купили отличный сладкий пирог с глазурью, а остатки денег потратили на цветы, которые тут же и поставили в новые мамины вазы.

Когда подарки были разложены на столе, а свечи воткнуты в пирог — с тем, чтобы их можно было зажечь, как только на улице послышится стук колес маминого кэба, — все четверо отправились умываться и наряжаться в самые чистые костюмы, какие только имелись в доме.

Когда и с этим было покончено, Роберт сказал: «Милый старина Псаммиад!», и все остальные сказали то же самое.

— Однако нужно отдать должное и нашему милому старине Фениксу, — добавил Роберт. — Представляете, что было бы, если бы он не додумался слетать к Псаммиаду?

И все опять с ним согласились.

— Да, — сказал, скромно потупившись, Феникс, — вам, конечно, изрядно повезло, что вы познакомились с такой умной птицей, как я.

— Мамин кэб! — закричала Антея, посмотрев в окно. В следующий момент Феникс ретировался в одному только ему известное укрытие, Сирил зажег свечи, и в комнату вошла сияющая от радости мама.

Ей ужасно понравились подарки, а что до истории с совереном дядюшки Реджинальда, то она восприняла ее совершенно спокойно и даже не без удовольствия.

— Милый старина ковер! — промолвил, засыпая, Сирил.

— Вернее, то, что от него осталось, — поправил его Феникс с гардины над окном.

Но Сирил уже спал и ничего не слышал.