Восход памяти - Ядвига Симанова Страница 42

То был декабрь. Ледяной покров затяжной зимы сковал ее тронутые обидой чувства, заморозил уязвленное горькой досадой сердце, и рана больше не саднила, и спазм утих, не беспокоя более на время, до поры…

Наступила календарная весна. Долгожданный март щедро заливал солнцем город, отзеркаливая солнечные лучи от талой поверхности мутных окон, но снежный покров еще плотными серыми сугробами окаймлял автострады, небрежными белыми дорожками пролегал в редких рощицах московских двориков. Вместе с таянием снегов под лучами мартовского солнца душа Марианны постепенно выходила из залипшего состояния покоя, оживала, чувствуя крадущуюся поступь весны, в ожидании перемен. И те не замедлили наступить…

Константин объявился неожиданно, вдруг, с не вполне внятной просьбой помочь в исследованиях. Они встретились в его рабочем кабинете на северо-западной окраине Москвы. Вопреки ожиданиям Марианны помещение ничем не напоминало лабораторию, где ученые денно и нощно среди прозрачных склянок и колбочек и бог знает еще с чем, в ворохе проводов и катетеров, не снимая латексных перчаток, корпят над разработкой и совершенствованием акустического луча интерференционной картины, или попросту – АЛИКа. Помещение скорее напоминало нечто среднее между кабинетом психолога с размещенной в уютном уголке кушеткой, так и манившей вздремнуть, и холостяцкой квартирой образца 90-х – своеобразный коллаж из набора советской мебели, вычурного ковра на полу, жидких обоев темно-зеленого цвета и обилия всевозможной электроники. Куда ни плюнь – везде металл: беспорядочные груды железа с торчащими отовсюду проводами, острыми углами материнских плат и будто выползающих из железного плена свалки пластин процессоров.

Но как изумилась девушка, когда гора железной рухляди резко встрепенулась, пришла в движение! Марианна, вжавшись в кресло, во все глаза наблюдала, как из-под залежей электрооборудования появились белые кудри, затем знакомые, наполненные добродушным сиянием глаза Ильи Вадимовича. Несуразный интерьер кабинета – множество закутков из нагромождения бестолковой мебели преобразовывал пространство – преобразовывал его во вместилище темных пятен, которые сплошь и рядом закрывали, прятали, заживо погребали любой намек на свет. Не заметить среди визуальных пустот бывшего пациента отсека № 29 было немудрено. Илья выступил вперед навстречу полоске света, кое-как пробившейся через приоткрытые жалюзи. Как возрадовалось сердце девушки, обнаружив в нем разительную перемену – Илья казался олицетворением самого солнца, счастливого самого по себе, независимого и потому неуязвимого – это читалась в исходящем от него сиянии, недостижимом, инопланетном и по-своему притягательном. Он, как и раньше, не принадлежал этому миру, но астрал, что удерживал его внимание в минуты полетов наяву, несомненно имел благостную природу раннего восхода, а не тех закатных сумерек, как бывало прежде. Константин, темный рыцарь в элегантном черном костюме, на его фоне мерк, бездушной тенью отодвинутый за ворота своей мрачной казармы. Вместо приветствия чудо-медиум опустился на колени рядом с коляской Марианны и галантно поцеловал ей руку, чем окончательно очаровал и обезоружил.

– Мы с Ильей прошли долгий путь, – решил напомнить о себе Константин, – научились понимать друг друга, и я почти догадался, как остановить Вихрь.

Молодой ученый выдержал эффектную паузу, ожидая от девушки реакции как минимум удивления, а скорее – восторга, предрекал уйму вопросов, что должны были посыпаться как из рога изобилия, чего угодно, но не диссонирующего торжественности момента молчания. Он и не догадывался, что его периодически выстреливавшее самодовольство и призрак ликующей femme fatale Галины в представлении Марианны шли рука об руку. Стоило мужчине проявить бахвальство, как победоносный образ подруги с неряшливой дулькой на башке всплывал в сознании как живой – ни сбежать от него, ни скрыться. Помилуйте, дорогие господа! До Вихря ли дело, когда глаза застит корябающий душу призрак былых обид!