Последнее лето - Елена Арсеньева Страница 97

Аверьянов этой ночью не сомкнул глаз ни на миг. Да и спал лион вообще с тех пор, как выслушал свой приговор в Институте злокачественныхновообразований, открытом при МГУ в 1903 году преимущественно на деньгифабрикантов Морозовых, отчего он так и именовался – Институт Морозовых? Впрошлом веке, когда еще собирались средства на постройку, будущий институтназывался «лечебницей-приютом для одержимых раком и другими злокачественнымиопухолями». Одним из таких «одержимых раком» был теперь энский банкир ИгнатийАверьянов, и все деньги, накопленные им и вкладчиками его Волжскогопромышленного банка, да и богатеями всего мира, не способны спасти его отсмерти. Рак желудка… неоперабелен… успешные опыты гастроэктомии пока не могутбыть применимы к нему и подобным случаям. Те препараты радия, первые из которыхбыли подарены клинике в 1903 году самими Марией и Пьером Кюри, тоже не могли принестиему исцеление, как, впрочем, и воздействие ультрафиолетовых лучей,электрической жары, повышения температуры, применения ферментов и другиххимических препаратов. Аверьянов был обречен – он знал об этом все те недели,которые провел в своей одноместной палате (стены выкрашены светлой маслянойкраской, а полы покрыты метлахской плиткой, что позволяло для поддержаниячистоты два раза в неделю омывать полы и потолки водой под давлением 3,5атмосферы из пожарных рукавов, присоединенных к специально устроенным кранам;говорят, что по всей Европе нет столь образцового учреждения для лечениязлокачественных опухолей – об этом с гордостью рассказывал Аверьянову самдиректор института профессор Зыков).

Он уже почти приучил себя к мысли о неминуемой смерти. Но,покинув больничные стены с их неискоренимым запахом дезинфекции, ощутив другие,человеческие, живые запахи, доносившиеся в купе: еды из ресторана, дыма, угля,пыли, ароматной воды, которой проводник обрызгивал ковровые дорожки в купе икоридоре, машинного масла, даже клозетной неискоренимой вони, еще каких-топаровозно-поездных штуковин, которым Аверьянов просто не знал названия, –вдохнув эти почти забытые ароматы здоровой, неутихающей, неумирающей жизни, онснова ощутил ту же растерянность, которая охватила его, когда он услышал:надежды нет.

Лежа бессонно на своем диване в отдельном купе, слушая, какдребезжит ложечка о стакан, а тот, в свою очередь, дзинькает о подстаканник,разбивая вдребезги даже намеки на сон, Аверьянов отчего-то вспоминал, как былнесколько лет тому назад на похоронах молодого Александра Рукавишникова ислушал проповедь знаменитого в Энске священника Макария Миролюбова:

– Смерть сама по себе не составляет несчастья, апринадлежит к числу даров или благодеяний Божиих. Сколько бед или напастейбывает от тела нашего, подверженного болезням и служащего орудием страстей!Сколько также бед испытывает человек в этой жизни от мира, плоти и диавола! Новсе эти бедствия, напасти и скорби оканчиваются вместе с земной жизнью.Посмотрите на лежащего перед нами юношу. И вы увидите, что смерть составляетдля него не потерю, а явное приобретение. Он лишен больного, слабого, немощноготела и теперь свободно возносится духом, а некогда опять облечется телом, ужебезболезненным, нетленным в силе и славе! Расстался он с миром, исполненнымсует, скорбей и напастей, и теперь обитает в мире духов, где нет никаких забот.Прекратил он беседу с родными и знакомыми, зато беседует отныне с горнимисилами. Перестал жить темным гаданием на земле, зато ясно зрит лицом к лицу, вочто мы только веруем. Не приобрел ли он лучшее взамен нашего худшего?..

Сын миллионера умер от чахотки – умер юношей, не знавшимжизни. По сравнению с ним пятидесятилетний Игнатий Тихонович мог считатьсяглубоким стариком, ему было грех жаловаться на кратковременность земного пути.Он мог от первого до последнего слова присоединиться к прощальной проповедиотца Макария и почти наверняка мог согласиться с тем, что приобретает лучшеевзамен худшего: вечный покой взамен терзаний боли. Однако одна забота ещеоставалась у него, одна тоска угнетала, одна печаль еще не могла быть развеянамановением руки, оттого и слово прощания еще не могло быть произнесено.

Печаль эта была – Марина.

Нет, не эта Марина, которая стала в Энске притчей во языцех,но та девочка, которую он когда-то принял из рук – очень полных и очень белых,он помнил это, как сейчас! – акушерки и поцеловал в красный сморщенныйлобик.

Как, когда он потерял дочь? Как, когда она стала чужой?

Конечно, после похорон Антонины он никогда не заботился одочери так, как следовало бы. Пожалуй, смерть слишком рано оставила ее безматери, а жизнь – без отца. И покинуть ее теперь в совершенном одиночествеИгнатий Тихонович не мог, не имел права, понимая, что в таком случае не будетон знать покоя даже и по ту сторону бытия. Он баснословно богат – Марина тожестанет баснословно богатой! – и может купить ей самого умного, самогосильного, самого благочестивого, самого надежного и самого красивого (дляженщин, даже дурнушек, это, черт возьми, имеет значение!) мужа. Он долженпередать Марину в его руки. Довести ее до алтаря и передать. Все остальное нестоль важно – его дела в порядке, Аверьянов знал это. Теперь главное – найтичеловека. В Энске… он мысленно перебирал знакомых… Нет, наверное, придетсяснова ехать в Москву или Петербург. Профессор Зыков сказал, что у Аверьянова небольше двух месяцев в запасе. Придется поспешить. Главное – выдержать ту боль,на которую он будет обречен в самом конце своего пути…

С этой мыслью он и шел по перрону энского Московскоговокзала, когда сзади подошел Смольников, тронул за локоть, сдержанно улыбнулся,сообщил, что у него есть важное, не терпящее отлагательств дело, и предложилзайти на полчаса в чайную для пассажиров первого класса.

Спустя ровно тридцать минут – Смольников славился своейпунктуальностью – Аверьянов вышел из чайной с ощущением, очень сходным с тем,которое испытал, услышав свой приговор от профессора Зыкова. Вся разница в том,что тогда он желал продлить свою жизнь, а сейчас желал приблизить смерть.

Ну да, он хотел умереть! Причем прямо сейчас, на этом жесамом месте!