Последнее лето - Елена Арсеньева Страница 94

Наверное, и сама она понимала, что никто ее по-настоящему нелюбит, все только используют. Даже троюродные брат и сестра, Шурка и Сашенька.Шурка труслив, хуже зайца, слабый, как девчонка. Сашенька глупа, влюблена вактера – вот пошлость-то! – и при этом смотрит на кузину с презрением: нуможно ли быть такой уродиной, и как ее только земля носит, Мопсю несчастную?

Марина не знала, как носит ее земля. Честно говоря, если бызаглянуть в самую глубину ее души да как следует разглядеть, что там творится,можно вот что сказать: уродись Марина Аверьянова красавицей, вся жизнь еесложилась бы иначе. В революционном хороводе она кружилась лишь потому, что этобыл единственный в ее понимании путь когда-нибудь восторжествовать над«хорошенькими» вроде Саши Русановой, Вари Савельевой и Тамары Салтыковой. Нучто ж, с Тамарой она разделалась… и поняла, что пошла по верному пути. Потому что,как это ни странно, именно случившееся с Тамарой стало залогом счастья Марины.Нового ее счастья, прежде незнаемого. Счастья и любви.

Она пленилась им с первого взгляда, вернее, с первого звука.С первого звука его голоса! Необыкновенный это был голос, у Марины дрожь поплечам пробегала, когда товарищ Павел говорил… без разницы, о чем говорил: озадачах ли, которые стоят перед молодыми партийцами, об организации очередногоэкса, об устранении начальника сыскной полиции или о том, что нынче сыро на улице,скользко и с крыш капает. Иногда Марина ловила себя на том, что вовсе невникает в смысл слов, а чувствует себя так, будто Павел трогает ее рукой.Сначала кончиками пальцев, потом осмелевшей ладонью…

Желание этого прикосновения отныне жило в ней постоянно,подспудно, оно не было приглушено даже катастрофической неудачей покушения наСмольникова. Вроде бы Марина должна была чувствовать себя виноватой – ведь онапривела в свое время Тамару в организацию, она за нее поручилась, за этуидиотку, – однако не чувствовала. Слова Павла: «Смольников от нас неуйдет, главное, чтобы Салтыкова никого не выдала. Но, впрочем, знает она тольковас, стало быть, мы должны позаботиться в первую очередь о вашей безопасности,Марина!» – неумолчно звучали в ее голове.

Он назвал ее не Ларисой, не этой неодушевленной партийнойкличкой, а Мариной. Назвал, словно погладил… Нет, не по голове и даже не поплечу: чудилось Марине, словно бы самим звуком своего голоса он проник в еетело через то потайное отверстие, которое она привыкла считать стыдным иопоганенным. Чудилось, в чреслах ее расцвел влажный, горячий, обжигающийцветок. Она сидела, сильно сжимая колени, не понимая, что творится с ней,только коротко, бурно дышала приоткрытым ртом, зажмурив свои выпуклые глаза имысленно умоляя Павла сказать еще что-нибудь, еще раз потрогать ее.

И он словно бы услышал призыв, спросил негромко:

– Что с вами, Марина?

И опять она ощутила сладостный спазм в своей глубине. А онне только голосом коснулся ее. Он положил на ее плечо руку и даже слегка сжалэто дрожащее плечо!

Марина не сдержала стона. Распахнула веки, устремила взглядв синие очки, скрывавшие глаза Павла. Уже не соображая, схватила руку его иприжала к своей груди и смотрела, смотрела в эти очки, ничего в них не видя,кроме своего отражения – глупого лица с открытым ртом и вытаращенными глазами.Не Марина – глупый толстый мопс какой-то. Одно слово – Мопся!

В ту минуту, когда она уже готова была испугаться себя испрятаться в привычную скорлупу отвращения к себе, Павел снял очки. Мопсяисчезла, и Марине сразу стало легче. Впервые – впервые! – она увидела егоглаза: темно-серые, близко посаженные, в длинных темных ресницах.

Отчего-то ее всегда оскорбляли красивые мужские глаза сдлинными ресницами – самой Марине очень на них не повезло, по сути, их почти ивидно-то не было. Она завидовала мужчинам и злилась на них, мужчина с длиннымиресницами был обречен на ее тайную неприязнь. Даже Митя Аксаков, которыйкогда-то за ней приволакивался и с которым – единственным из всех! – онасама пыталась кокетничать, был, к своему несчастью, обладателем красивых, крутозагнутых, длинных ресниц. Кто знает, может быть, именно поэтому его ухаживаниеза богатой невестой окончилось неудачей, и вовсе не в том было дело, чтоподросли Саша Русанова и Варя Савельева – пусть бедные в сравнении с Мариной,зато красавицы.

Да господь с ним, с Аксаковым, пропади он пропадом, не в немдело, а в том, что впервые Марина с восторгом смотрела в красивые мужские глазаи опушка из ресниц ее не возмущала, а восхищала. Не отдавая себе отчета в том,что делает, не сводя взгляда, она схватила его руку, лежащую на ее плече, иприжала к своей груди. Ей хотелось прожечь этим прикосновением и платье, исорочку, и кожу, и плоть, и скелет, хотелось, чтобы он взял ее за сердце идержал всегда.

Рука Павла шевельнулась под ее ладонью и округлилась. Маринане вдруг поняла, что он принял в свою пригоршню ее грудь и медленно сжимает ее.Защемил сосок между пальцами, потер.

Марина громко ахнула, ничего не соображая, схватила другуюего руку и прижала к другой груди.

Павел стоял над ней, наклонясь, и медленно приближал лицо клицу. Пальцы колдовали с ее сосками. Марина не выдержала, зажмурилась,рванулась навстречу его губам, зарылась невзначай в колючие усы, застонала, нотут же нашла его рот своим, припала, обняла за шею.

В поцелуях, во взаимных содроганиях губ словно кусок жизнивыпал. Марина осознала с испугом, что рук его больше нет на ее груди, но тут жеобнаружила их на своих бедрах, с которых Павел стаскивал фланелевые панталонывместе с чулками в резиночку, которые выше колен поддерживались круглыми ислишком тугими пажами.

– А впрочем, что чулки? – вдруг пробормотал онпрямо в ее целующие, лижущие, сосущие губы и, оставив в покое чулки и резинки,потащил вниз одни только панталоны, которые пошли легко, только застряли былона башмаках. Павел, нетерпеливо изогнувшись, сильно рванул бельишко – однаштанинка соскочила с башмака, другая так и осталась висеть на Марининой ноге.

Марина оторвалась от его губ, смотрела огромными зрачками,выдыхала воздух, а вдыхать словно бы забывала. От ее вздохов, от неуклюжихпопыток Павла ее раздеть стул, на котором она сидела, качался и скрипел, словногрозил развалиться.

Марина приготовилась упасть на пол и покрепче вцепилась вПавла, чтобы упасть вместе с ним, однако он рывком поднял ее со стула ипротащил несколько шагов по комнате. Платье у нее было расстегнуто до пояса испущено с плеч вместе с сорочкой, юбка задрана, груди с навострившимися соскамиторчали на изготовку, панталоны волочились по полу. Все было неважно, она и невидела ничего, а уж потом, когда рухнули вместе на продавленный диван исплелись руками и ногами, и вовсе перестала что-то понимать, кроме одного – онагорит в неугасимом огне, и огонь этот – Павел.