Последнее лето - Елена Арсеньева Страница 92

В ее интонации только натренированный слух супруга мог быуловить утонченную издевку.

– Ладно, ладно, не ворчи, – добродушно сказал он,становясь перед женой, приобнимая ее за талию и делая первый поворотныйшаг. – Значит, ты на барышню так уставилась? А я-то думал…

Лидия Николаевна только усмехнулась, опуская глаза:

– Да, Никита, с тобой не соскучишься!

Самое смешное, что думал он совершенно правильно.

* * *

Раньше здесь намеревались устроить умывальную.

Когда Игнатий Тихонович Аверьянов разбогател и решилвоздвигнуть новый особняк на улице Студеной, он собрался устроить там всепо-настоящему роскошно. По-столичному, по-европейски, чтобы всех за поясзаткнуть! Тогда Аверьянов был еще здоров и обуреваем тщеславием настоящегорусского скоробогача, который намерен жить вечно, ну и ладит свой дом, иобустраивает свой быт на века. Точно так же мечтала о доме, который заставитвсех ахнуть, и Антонина Антоновна, жена Аверьянова. Для общего обустройстваИгнатий Тихонович пригласил архитектора и декоратора, которые в скором временипредставили ему чертежи и планы, взглянув на кои Игнатий Тихонович немалоудивился. Вместо одной супружеской спальни там было почему-то две – одна длянего, другая для Антонины Антоновны, а между ними – общая умывальная, иливанная комната.

Игнатий Тихонович, происходивший из семьи староверов, былпоражен.

– Что ж это такое, а?! – воскликнул он. – Гдеэто видано, чтобы муж и жена спали врозь, а мылись вместе?!

Архитектор и декоратор переглянулись, досадуя на русскуюдремучесть (оба немалое время попутешествовали по Франции, где училисьмастерству и, конечно, усвоили вполне тот презрительный взгляд, которым меряетсоотечественников всякий русский, хотя бы один день ступавший по чужой земле),но в следующем плане желание заказчика воплотили: теперь здесь была однаспальня и две умывальные при ней. Игнатий Тихонович хотел одну из планавычеркнуть (довольно для них с супругой и общей ванной, при дочкиной комнате исвоя будет, а еще одна – для гостей, вот и хватит, куда это размываться, небаня общественная, чай!), однако Антонина Антоновна воспротивилась. С тех поркак она побывала в знаменитом рукавишниковском особняке на Верхней Волжскойнабережной, она ни о чем более не мечтала, как только о мраморной ваннойкомнате, украшенной иконами.

У мадам Рукавишниковой умывальная стала также и молельней.Настало в жизни печальное время, когда и дети, и муж ее уже радовать перестали,а главным утешением стало не земное, а небесное, ну и потекли в дом иконы,лампадки, рушники, благословленные в первейших монастырях, первейших храмах.Столько их стало, что в спальне живого места нет. Да и к убранству роскошному,на европейский манер выдержанному, не подходят русские иконы. Хозяйка началаубирать их в умывальную, завесила ими все стены, и постепенно слух о такомрелигиозном чудачестве разнесся по городу и полонил воображение энских мещаноки купчих. Конечно, это как посмотреть… С чьей-то точки зрения, устроить изумывальной и туалетной (ну да, там ведь и стульчак имелся!) молельню – этокощунство. Однако комната была должным образом освящена (богаты Рукавишниковы,богаты и щедры!) – а значит, и благословлена. Коли так, получалось, все можно.В том числе – последовать примеру госпожи Рукавишниковой. Что немедленно исделала жена банкира и заводчика Аверьянова.

Все здесь теперь почти точь-в-точь как в доме на ВерхнейВолжской набережной. Мраморный умывальник, словно алтарь. В двух зеркалах (однона двери, одно над умывальником) дробятся, множатся огоньки лампадок и ликисвятых. Такое их множество благодаря этим зеркалам – не сосчитать, чудится,словно не в комнатке, а в храме стоишь. Свечники серебряные или золоченые.Ладан из самого Афона прислан. За мраморными дверками умывальника стоитнебольшая музыкальная шкатулочка, которая, лишь надави на кнопочку, испускаетиз себя прекрасные песнопения. Некому только наслаждаться всем этимвеликолепием и благолепием, потому что Антонина Антоновна умерла девять летназад. Игнатий же Тихонович предпочитает молиться в Божьем храме или уж передобразами в своем кабинете. Марина вовсе к иконам не подходит, храм не посещает,да и в молельню материнскую она не заглядывала последние три года – с тех пор,как пришла к выводу, что отец ее всю жизнь жил неправедно – народ грабил ивыродился в сущего эксплуататора и акулу капитализма.

Тем более удивительно стало горничным, когда этим мартовскимднем Марина Игнатьевна потребовала ключ от молельни, вошла туда и надолго тамзатворилась.

«Неужели образумилась?» – подумала старая нянька ВасилисаПетровна, изболевшаяся душой от чудачеств своей «кровинушки», и пожалела, чтонету дома хозяина и только завтра вернется он из Москвы. Вот порадовался бы,узнав, что дочка в сокровенную комнатку пошла!

Вряд ли, впрочем, порадовался бы Игнатий Тихонович, увидавсвою дочь стоящей среди лампадных огней в чем мать родила! Скорбные глазасвятых и пресвятых вряд ли зрели такое когда-нибудь, однако и на ликах их,отучившихся удивляться, мелькали иногда смутные тени непостижимых мыслей. Аможет быть, то были тени от плавных и в то же время стремительных движенийМарины, вертевшейся перед большим зеркалом и силившейся поймать свое отражениев зеркале малом.

Первый раз в жизни смотрела она на свое расплывшееся тело свосторгом, впервые ее неуклюжее вместилище души казалось ей прекрасным. Ссегодняшнего дня она полюбила то, что прежде ненавидела, и сейчас, попеременноулыбаясь или смахивая слезы, она думала о том мужчине, который вернул ей любовьк себе, потерянную девять лет назад, спустя неделю после материнских похорон.

…О нет, не скорбь по добродушной, а порою взбалмошнойматушке пошатнула тогда Марину. Конечно, она рыдала, чувствовала себяпотерянной, несчастной, забытой и никому не нужной. Конечно, она с ужасомсмотрела в открывшийся перед ней мир. Подернутый траурным крепом городской домсделался ей невыносим, и она упросила отца забрать ее из гимназии до окончаниягода и отправить в Жуковку, где стоял старый дом Аверьяновых. Прислугапротопила дом к приезду молодой хозяйки, чтобы выветрить нежилой дух, однакоконец апреля в том году выдался необычайно жаркий. Печи не успели остыть, икомнаты, чудилось, пылали. Спать было невозможно, и Марина, промаявшись дополуночи, решила выйти в сад. Надела поверх рубахи юбку, набросила на плечиплаток. Все же спят, никто не увидит!