17 оргазмов весны. Маша Онегина - Михаил Камалеев Страница 9

– Алло!

– Миша, сынок, где ты?

Иногда мне кажется, что если мама не поговорит со мной раз в сутки, то у нее начинается вполне реальная, физическая ломка. Как-то так получилось, что последний раз я разговаривал с ней, стоя перед Лериным подъездом, когда шел сюда в первый раз. А ведь прошло, по всей видимости, уже гораздо больше суток.

Я не стал тратить много сил на объяснения. Просто сказал, что все еще отсыпаюсь после дня рождения дома у друга. Я даже представил себе, как сжались мамины губы, но дольше говорить я уже не мог. Прости, мама!

Второй день подряд начинается с насильственного пробуждения. Пора, наверное, начинать привыкать.

Организм, сука, почувствовал, что мозг откликается на внешние раздражители, и решил добить позывами внутренними. Ему, видите ли, срочно понадобилось в туалет. Говорят, что нельзя долго игнорировать желание своего мочевого пузыря избавиться от балласта. Что-то там с маткой происходит, потом рожать трудно… Боже, что я несу? Мой мозг уже давно превратился в какое-то хранилище никому не нужной информации, которая совершенно не к месту…

Стоп!

Знаете, как это бывает в кино, когда герой фильма вдруг вспоминает какие-то забытые минуты из прошлого? Вот в тот момент со мной произошло то же самое:

– щелк! и вот я пью последнюю рюмку текилы! [черт! они все-таки заставили меня пить текилу!];

– щелк! Настя что-то очень жарко шепчет мне на ухо, я упорно не соглашаюсь, но в конце концов сдаюсь;

– щелк! мы едем… мы! МЫ!

Да, точно! Я же приехал обратно к Лере не один. Настя очень долго упрашивала меня, чтобы поехала она и… Кто?

После туалета я поплелся на кухню за чем-нибудь жидким – отомстить мочевому пузырю. Ответ на вопрос, кто же был тот третий, с кем мы приехали сюда, оказался очень интересным – на кухне в кресле, завернувшись в плед с какими-то китайскими узорами, сидел Павел Воля. Он смотрел мультфильмы, выключив звук, и ел что-то из прозрачной пластиковой емкости.

– Курица с ананасом. Очень вкусно, кстати. Там в холодильнике еще есть, – даже не повернув головы, сообщил он мне.

О! Закуски со вчерашней вечеринки. Дополнение к гонорару? Или это была моя идея забрать все с собой?

– Шампанское будешь? – я решил, что стоя в одних трусах не имеет смысла обращаться даже к незнакомому человеку на «вы». Шампанского, кстати, мы прихватили с собой целых четыре бутылки.

– Неа. Слушай, а может, ты лучше за коньяком сходишь? Просто представляешь это шоу – Павел Воля в местном супермаркете? К тому же, я не знаю где тут что. А я пока Настю разбужу.

Возможно, кстати, это было даже лучше, чем присутствовать при их утренних неловких нежностях. Быть свидетелем таких моментов гораздо хуже, чем участником. Даже когда ты сам познакомился с девушкой в клубе, привез ее к себе, переспал, а наутро обнаружил ее белокурую [да, я предпочитаю блондинок] голову на соседней подушке, всплывающие воспоминания прошедшей ночи иногда заставляют краснеть. А уж когда ты поневоле наблюдаешь, как то же самое происходит с кем-то другим…

Впрочем, конечно, гораздо хуже, если вместе с белокурой головой девушки в твоей постели не окажется тела, которому она принадлежала. Интересно, что бы я стал делать в таком случае? Искать тело? Вызывать милицию? Закапывать голову?

Брррр, что за чушь?

Купив [кроме прочего] две бутылки коньяка, я направился в сторону дома, но подумал, что прошло еще не так много времени, если вдруг они там решили немного «понежиться». Несмотря на обычную воскресную обеденную обстановку [молодые мамы с колясками, владельцы собак с ошалевшими от предоставленной свободы питомцами и всякие разные пенсионеры], пара скамеек на бульварчике возле Лериного дома все же были свободны. Можно спокойно покурить, понаблюдать за прохожими, выпить банку пива.

В нашем городе вообще-то довольно сложно остаться в одиночестве где-либо кроме собственной квартиры. Практически везде обязательно встретится какой-нибудь знакомый, который непременно тебя узнает и захочет поболтать. Поэтому я оказался очень сильно удивлен, когда просидел целых пятнадцать минут никем не потревоженный. Впрочем, ясности в мыслях у меня не прибавилось, а желание как можно скорее увидеть Леру только увеличилось. До ее приезда оставалось чуть меньше суток – очень-очень долго…

Пашу и Настю я обнаружил стоящими около подъезда, рядом неторопливо тарахтело такси. Водитель, нисколько не смущаясь, снимал их на камеру мобильника. Воля, казалось, этого вообще не замечал.

– Где ты ходишь? – раздраженно проговорила Настя, – я тебе уже раз двадцать, наверное, позвонила!

Оказалось, я оставил свой телефон в квартире. Оказалось, что им срочно-срочно нужно куда-то ехать. Оказалось, что наконец-то я могу остаться совершенно один – так, как мне уже давно хотелось.

Обменяв коньяк на ключи от квартиры, я очень быстро попрощался и скоро уже сидел за столом на Лериной кухне, пил шампанское, смотрел в окно и грустил.

Проснулся я там же – за кухонным столом. Сильно затекла шея, совершенно не чувствовалась правая рука. На ней я, вероятно, спал. Бокал, в котором было шампанское, очутился на полу – сначала мне даже показалось, что он не разбился. Впрочем, он и не разбился, просто очень красиво треснул, не разлетевшись на мелкие части.

Часы показывали начало одиннадцатого вечера. Ровно через двенадцать часов мне нужно было выйти из дома, чтобы успеть к прибытию Лериного самолета вовремя.

Я потянулся, закурил, допил остатки шампанского прямо из бутылки и решил сейчас же приступить к уборке.

Пока я мыл посуду, наполнял мусорное ведро недоеденными и засохшими остатками еды, расставлял тарелки и все остальное по местам [на самом деле, я не знал точно, что и где должно стоять – просто предполагал], я никак не мог понять, что же меня так беспокоит.

Только когда я снова уселся в то удобное кресло возле окна, снова закурил и открыл еще одну банку пива, я понял что к чему – мне снова приснился тот же самый сон. Опять была та же автобусная остановка в незнакомом месте, беснующаяся толпа, полная неопределенность в том, куда и зачем мне надо ехать.

Но в этот раз во сне было четкое, очень явное чувство. Или ощущение. Или понимание. Собственно, совершенно не важно, как именно назвать это состояние – в любом случае оно было чрезвычайно неприятным.

Я абсолютно точно знал, что я умер. При этом я знал, что умер совсем недавно и сразу после смерти почему-то попал именно сюда, на эту остановку. И все те люди, которые были рядом, – это такие же недавно умершие.

Но между нами было одно очень важное различие. Они все очень хотели сесть в автобус и уехать, а я нет.

И вот сейчас, когда я уже не спал, я понял [хотя, скорее всего, просто додумал], что эти автобусы могли быть возможностью вернуться обратно в свою жизнь. Воскреснуть.

Но я почему-то совершенно не хотел быть одним из пассажиров. И то самое неприятное чувство, которое преследовало меня, было как раз не из-за того, что я умер, а из-за того, что не хотел обратно. Мне совершенно не хотелось возвращаться назад.