Не могу без тебя - Татьяна Успенская-Ошанина Страница 8

— Я помню. Я говорила с Ираидой Васильевной…

Марья не слышит.

— А когда повторяю Ираидины трескучие фразы, как попка, — пятёрки. Почему учителя на вопросы не отвечают, рот затыкают — «молчи!», а сами оглядываются на стены и двери?!

— Хоть и непедагогично, надо признать, — плохие учителя. — Теперь мама гладит её, Марью.

— Все — плохие? — Марья уже не кричит, но в ней ещё набросано и нагорожено, как в захламленном доме. — Учителя — пусть. Но почему у нас так много врагов, если власть — для народа? Всю жизнь, с детства, слышу: «враги», «враги»! Даже врачи — враги.

— Мала еще! Не твоего ума! Дело врачей — серьёзное дело! — перебивает её отец.

А она перебивает его:

— Если мы с Ваней — народ и всё — для нас, почему нас с Ваней растащили по разным школам и не разрешают нам дружить, даже вечер провести вместе не разрешают?

Мама уже не гладит её, смотрит мимо неё своими громадными карими глазами, и в маминых глазах — страх и смятение. Марья продолжает говорить, но говорит уже неуверенно, сама боясь того, что говорит, по инерции заканчивая фразу:

— Тогда почему Гумилёв и Цветаева под запретом, а вы с папой любите их и читаете нам?!

Путаница вопросов, путаница мыслей, всё — в кучу. Марья ждала от мамы ответов, а мама спутала её ещё больше — обняла, начала извиняться:

— Прости, доченька, это я во всем виновата, я упустила тебя. Мне казалось, ты уже встала на ноги, ты — сильная…

— Замолчи! — попросила Марья. Злость, раздражение прошли, вместо них — непонятно к кому жалость и ощущение зыбкости.

А мама повела её в гостиную, где накрыт стол и на столе — её любимые эклеры и пирог, сунула ей в руку кусок пирога. Разложила на полу ватман, краски, села на пол, разбросала по листу цифры — 1953 и четырнадцать, стала рисовать детей, деревья, лисиц и собак — много лисиц и много собак. И их с Ваней нарисовала вместе с собаками.

— В день рождения обязательно нужно возвращаться в детство. Детство — это сказки. Забудь, что ты взрослая, придумай сказку. Каждый из нас — по одной, вот тебе и газета. Праздник. Что же ты, Марья? Очнись.

«Очнись»? Сказку?! Что такое сказка? Ложь. Газеты — тоже ложь. Всё — ложь.

— Смотри, Марьюшка, какая у нас с тобой весёлая лисица. На мою похожа. Я тебе рассказывала, когда я занималась в КЮБЗе, у меня дома жила лисица, я с ней в театр ходила и «надевала» на плечи, как чернобурку. Смотри, улыбается…

Марья невольно посмотрела. А мамина лисица вовсе — грустная.

Пришёл со своего футбола Иван, потный, розовый. Отхватил кусок пирога, спросил с полным ртом:

— Вы чего перевёрнутые? Может, тебя не приняли?! — Дожидаться ответа не стал, босиком пошлёпал в ванную. Водопадом рухнула вода, раздался громкий голос: «Удар короток, и мяч в воротах!» Вышел Ваня с прилипшими ко лбу волосами, в линялой клетчатой рубахе, в потёртых тренировочных штанах. — Разделали нас под орех, три — ноль, вот конфуз!

— Чего ж ты веселишься? — удивилась Марья. Вообще она заметила, брат совсем по-другому реагирует на жизнь: не нравится урок — доведёт учительницу, не хочет делать чего-нибудь — не делает.

— Правильно раздолбали! Наука будет: не заносись, не бездельничай. Э, Машка, учимся на ошибках, как же ещё? Вылезем! Ты чего опрокинутая? — спросил снова. Увидел у неё на груди значок, присвистнул: — Даёшь! В передних рядах, значит? А меня на День Победы перенесли! — Ванька жуёт пирог, смеётся, свободный от страха, независимый от неудач, райкомов и ираид.

— Мотя, иди к нам! — позвала мама. — Давай, наконец, издадим газету! — Отец не вышел из кабинета, и мама, не дождавшись его, начала рассказывать: — Представьте себе, солнце раскалило небо, землю и само изнемогает от жары. Опустило лучи в реку, пьёт воду. Река пробует освободиться от ласковых, но убивающих её лучей, не может пошевелиться. Просит солнце о пощаде, солнце не слышит. — Мамин голос развеивает день — молотки в голове стучат всё тише. Поединок реки с солнцем, бесконечный песок пустыни, ослабевшие звери, тошая собака с выпирающими костями и языком, вывалившимся от жары, — важнее райкома и ираид. Жаль, Колечки нет, сидел бы сейчас с ними, привалившись спиной к боковине кресла, и смотрел бы на маму, и, может быть, мама рассказывала бы не такую печальную сказку.

Но и Марье лезет в голову лишь печальное. Она перебивает маму и говорит о том, что Ваня изобрёл машину, ею стал прорывать канал и повёл за собой воду из другой реки, до которой не добралось солнце, потому что она — в лесу и укрыта деревьями с кустами. Звери, собака напились. Но явились каратели, отняли у Вани машину, песком засыпали канал и Ваню зарыли в песок, а когда собака раскопала его, убили собаку.

— Ты чего такая кровожадная? — рассмеялся тогда Ваня.

Вошёл отец.

— Это не сказка, — сказала мама. — В сказке обязательно должен быть добрый конец.

— Пожалуйста, — сказал отец. — Собаку не убили. Собака и звери растерзали карателей. — Отец посмотрел на Марью вызывающе, будто ждал, что она всё-таки извинится.

Но Марья не хотела извиняться, стала рисовать в углу газеты Ваню с машиной, роющей канал.

За окнами, на подоконниках их квартиры птицы клюют сало, хлеб, семечки, топочут, безостановочно болтают, заглядывают, стучатся в окна, утверждая своё право на внимание к себе людей. Марья нарисовала других птиц: летят, распластав крылья, в светлом небе.

— Жил в горе камень. Был он очень красивый — ярко сверкал, и люди толпами приходили к нему в гости. Камень не знал мыслей людей, но видел, они любуются им, и радовался, что доставляет им удовольствие. А они примеривались, как лучше вырвать его у горы. — Отец сидел, как и они, на полу. Подтянул колени к груди, обнял. Глаза — светлые-светлые. Злость на отца пропала. Отца почему-то жалко. И себя жалко. И маму. И Ваню. — Наступил день, когда люди явились с гремящими машинами, отбойными молотками и громкими криками. Камень не понимал.

— Папа, не надо дальше, — попросила Марья. Не осознание, ощущение — жестокости, зыбкости жизни. Ираида, райкомовские судьи хотят, чтобы все — врозь, а они вот — вместе, и отец, и мама, и Ваня — на тёплом полу их большой гостиной. Только Колечки сегодня нет почему-то. Была бы ссора с отцом, если бы Колечка добрался до их восьмого этажа?! Была бы ссора с отцом, если бы Ваня не пошёл на свой футбол?

— Пусть камень останется в горе! — сказал Ваня. — Я тоже не хочу.

— Папа, поедем в парк культуры, покатаемся на лодке! Помните, как в Сухуми с дядей Зурабом! Все вместе! — повторила Марья.

— Я буду грести, — сказал Ваня. — Пощупай, какие бицепсы, — протянул он отцу руку.

— Сколько лет мы с тобой не катались на лодке, а, Оля? Пожалуй, в последний раз именно в Сухуми, да?

— Жив Зураб или не жив? — то ли сказала, то ли спросила мама.

— Может, сначала поужинаем? Я умираю с голоду! — Ваня уселся за стол.