Большой секс в маленьком городе - Чарльз Дэвис Страница 8

Джорджи — маленький робкий человечек, совершенно непохожий на те свирепые образины, которые обычно приписывают чародеям. Чтобы волхвовать, ему не нужны органы животных, разве только пучок травы, пара заклинаний и старая фетровая шляпа, сильно потертая и испещренная зеленой плесенью, причем он утверждает, что когда-то ее носил директор Английского банка. По правде сказать, он и сам бы вполне уместно смотрелся за стойкой банка.

Может показаться, что Джорджи слишком уж скромен и застенчив для человека, которому подчиняется мир духов, но он говорит, что он всего лишь проводник чужой силы, а сам не обладает никаким особенным могуществом. Он может ходатайствовать перед темными силами за других, но не может вызывать их по собственной воле. Он явно испытывает смертельный страх перед тетей Долорес, что вряд ли имело бы место, стой у него за спиной банда рослых бесов. Конечно, мы почти все испытываем смертельный страх перед тетей Долорес. Стоит только однажды пережить действие ее бесконечных Горестей, как при виде ее первым делом хочется спрятаться за ближайшей дверью. Но приступы робости у Джорджи острее, поскольку тетя Долорес одна из тех немногочисленных маргамонхийцев, которые прибегают к его самым темным силам мрака.

Что касается мрака, то есть мрак, а есть мрак. Любой человек может воспользоваться каким-то более светлым оттенком мрака — я и сам купил у Джорджи пепельный талисман, когда был кандидатом на место государственного служащего, — но тетя Долорес презирает серенькое мелководье, в котором барахтаются все остальные. Если уж она погружается в силы тьмы, то они должны быть как можно темнее и глубже, ибо Горести, с которыми ей приходится иметь дело, столь тяжки, что Джорджи вынужден опускаться в самые глубины.

В то время, когда дядя Кен был еще жив и здоров, одна из любимых Горестей тети Долорес заключалась в доме на окраине города, где жили те, кого она зовет «низкими женщинами». Это не вполне удачный эпитет, потому что все женщины, которых я видел в этом месте, скорее отличались статью, но спорить с тетей Долорес себе дороже. Одно время Рада занимала там какую-то административную должность (довольно высокую, мне кажется; ее называли «мадам»), и он популярен среди таких мужчин, как дядя Кен, для которого Дом Низких Женщин был местом отдохновения и покоя, где можно расслабиться, лечь на кровать, вытянуть ноги и смотреть на цветные лампочки, сбросив с себя бремя Горестей, — во всяком случае, так мне рассказывали. Откуда мне знать, я ведь госслужащий.

Иметь поблизости Дом Низких Женщин для тети Долорес было то же самое, что Пожизненному Президенту заполучить в свои руки монетный двор. Она никак не могла оставить его в покое и без устали чеканила Горести, как будто надвигался неминуемый импичмент и бегство в изгнание. Поэтому, когда тетя Долорес услышала, что в Доме объявлен сезон летних скидок, она решила, что Рождество наступило слишком рано и все ее Горести будут только умножаться. Дядя Кен вскоре должен был вернуться из внутренних районов с грузовиком бревен и полными карманами наличных, а из карманов дяди Кена ликвидные активы утекали как вода — беспрепятственно и в низкие места. Собрав все Горести, тетя Долорес побежала к Джорджи и поделилась своими страхами или, скорее, била ими его по голове, пока совершенно деморализованный шаман не признался в том, что ему известно радикальное средство против сексуальной невоздержанности.

Можно намазать порог Дома Низких Женщин пастой из толченого корня лихубало, сказал он, если его правильно обжечь, и тогда всякий, кто войдет внутрь, уйдет ни с чем. Тетя Долорес потребовала объяснений. Джорджи поторопился объяснить. Это старинный африканский рецепт, его применяли султаны, чтобы защитить свои гаремы, когда отправлялись на войну или занимались иными султанскими делами. Любой, кто осквернил царскую наложницу, лишался своих детородных органов. Тетя Долорес глубоко вдохнула. Безболезненно, прибавил он. Тетя Долорес выдохнула. Никакого насилия. Когда преступник и соучастница расцепятся, его детородный орган останется на месте преступления, закупорив соучастницу, словно маточное кольцо.

Хотя тетю Долорес разочаровало известие о мирном характере операции, ее так захватила мысль, что дядя Кен может лишиться своих половых органов, что она потребовала немедленно дать ей запас этого вещества. Джорджи попытался ее отговорить. Это волшебство не делает разницы, он не может определить его конкретных жертв. Но тетя Долорес не внимала никаким сомнениям. Она вообще редко в чем-то сомневается. Ей нужен был пакетик с пастой, и она стояла у Джорджи над душой, пока он не приготовил снадобье, а потом уведомила его, что, если он посмеет хоть пикнуть об их сделке, она с него шкуру спустит — и в устах тети Долорес это была не праздная метафора. Джорджи передал ей пасту с тяжелым сердцем и печатью страха на губах. На следующий день дядя Кен вернулся, и в тот же вечер в город приехали Антуан и Паскалина со своим Кинематическим представлением.

Антуан и Паскалина гастролировали по Санта-Маргарите-и-Лос-Монхес со времен царя Гороха, грохоча в своем старом фургончике с ветхим проектором и полуразвалившимся генератором и устраивая киносеансы в любых доступных общественных местах. Грязная простыня служила экраном, отчего у актеров становились угреватые лица, будто они страдали от быстро прогрессирующей кожной болезни, и маргамонхийские киноманы настолько привыкли к такому положению дел, что безупречная кожа, которую можно увидеть в обычном кинотеатре, воспринимается с оттенком слабого отвращения. Антуан и Паскалина относятся к выбору фильмов без привередливости, их репертуар весьма разнообразен, так что никогда не знаешь, что увидишь, немую комедию, индийскую мелодраму, пропагандистскую халтуру или забытое домашнее видео уехавшего дипломата. Но разнообразный опыт расширил католические вкусы, и никто не придирался к программе, лишь бы что-нибудь мелькало перед глазами. И действительно, мелькание стало отличительной чертой вечера, проведенного на кинопоказе.

За долгие годы зрение Антуана упало почти до слепоты, и это очень жаль, поскольку он стоит за кинопроектором. Актеры неугомонно скачут из фокуса в расфокус, и эффект еще больше усугубляется из-за износа фильмов, допотопных пленок, которые так часто склеивали, что иногда не хватает целых сцен, в результате чего у маргамонхийцев развилась замечательная интуиция относительно структуры повествования. Однако потенциально более серьезная проблема с учетом ограниченной трудоспособности Антуана состоит в том, что Паскалина не умеет водить машину. К счастью, дороги на Санта-Маргарите-и-Лос-Монхес мало изменились за много лет и движение на них не назовешь оживленным, так что пока им удается выходить из положения, когда Антуан сидит за рулем, а Паскалина кричит, куда ему поворачивать, едва успевая в последний момент, и тем самым экономит на рекламе, потому что о предстоящих показах возвещают велосипедисты, которые возвращаются домой с погнутыми рулями и синяками на ногах, оттого что им пришлось срочно нырять в кусты. Даже полиция больше не задерживает драндулет киномеханика по причине некоторых «взносов», которые делает Антуан в Ассоциацию Нуждающихся Полицейских.

Несмотря на, можно сказать, значительные профессиональные недостатки, киносеансы Антуана и Паскалины пользуются большим успехом, в основном благодаря Паскалине, которая относится к тем, кого дядя Кен называл «хорошая, большая девушка». Ее работа требует время от времени, чтобы она вставала на стул спиной к зрителям и прикалывала простыню. Как только она влезает на стул, поднимается адский шум, оглушительный гомон криков, свиста и улюлюканья приветствует ее колышущиеся ягодицы. Паскалине уже за шестьдесят, но никто не обращает на это внимания. Ягодицы Паскалины являются одной из достопримечательностей и, пусть даже они обвисли, должны встречаться с энтузиазмом, подобающим священному национальному монументу. Когда поднимается шум, то видно, как опоздавшие торопятся по улицам, как будто у них заказана ложа в опере, где выступает чрезвычайно темпераментная дива, и это почти так и есть, потому что киносеанс проходит с театральным размахом, под хор добродушных смешков и выкриков «Давай фокус!», пока Антуан на ощупь тыкает рычаги и кнопки, а Паскалина парирует некоторые из самых сфокусированных выходок кинозрителей. Немало классических фильмов я узнал благодаря Антуану и Паскалине, и меня до сих пор пробирает трепет при виде ввозимого в город искореженного велосипеда. Честно говоря, единственный фильм, которого я не могу одобрить от всего сердца, это сборник мультфильмов про Тома и Джерри, поскольку для того, чье детство прошло вместе с Мальчиками, их ужимки слишком сильно походили на документальный реализм.